Музыка как борьба свобод

Геннадий Рождественский – фигура культовая, человек-эпоха. С середины 70-х годов Рождественский стал одним из самых авторитетных дирижеров Европы и мира. В год своего 75-летия Геннадий Николаевич Рождественский полон сил и бодро заявляет, что, как и прежде, ощущает себя «рабочей лошадью».

– Геннадий Николаевич, часто ли приходится в последнее время ездить по миру с гастролями?

– Особенно много последние пятьдесят лет.

– И много стран за это время вы успели объехать?

– Остров Таити еще не освоен.

– В одном из интервью вы сказали, что чем ближе к Средиземноморью, тем музыка хуже. Не прокомментируете это высказывание?

– Я имел в виду не качество сочиненной музыки, а прежде всего культуру симфонических оркестров. Музыка сама по себе замечательная – к примеру, неаполитанские песни. А вот сыграть в южных краях, скажем, Двойной концерт Бориса Тищенко как-то не получается пока, и думаю, что не получится никогда. Это всё из-за Гольфстрима. Дело здесь не в эрудиции, а в примитивных вещах. От людей требуется хотя бы минимальная заинтересованность в том, что они делают, и уважение к труду. Во многих южных странах это отсутствует. Но Азия все же поднимается – Япония, Китай, Корея и даже Малайзия.

– В свое время вы подписали письмо против возвращения, казалось бы, навсегда ушедшего гимна Советского Союза. Вы считаете, что с песней может вернуться время?

– Не думаю, что вместе с песней может вернуться время, но ведь это не песня – это государственный гимн. Поэтому, может быть, известная доля не то что опасности, но неприятного ощущения от вставания при звуках этой мелодии, у меня есть. Но если абстрагироваться от политического содержания текста гимна, то не знаю, чем был плох, например, «Интернационал» Дегейтера? Или «Марсельеза» Руже де Лиля? Мы сейчас подойдем к вопросу о массовой песне. Скажем, сегодня песню «Катюша» Блантера поют все, поют иностранцы – японцы, китайцы, корейцы, кто хотите, не отдавая себе отчета в том, как эта песня родилась.

– Вы – известный пропагандист Новой музыки. Сегодня бытует мнение, что эта «современная музыка» написана по законам, противоречащим человеческому слуху, что ее слушать неудобно.

– А разве удобно слушать, например, Джезуальдо ди Веноза? Не всегда. Удобство – термин, не совсем подходящий к искусству, хотя его все ждут – удобства отдыха, наслаждения и так называемой красоты.

Известен случай, который произошел в Бельгии. В Брюсселе жил известный музыковед Поль Коллар, который специализировался на современной музыке, писал о ней много книг. У себя дома он слушал современную музыку на проигрывателе изо дня в день. Так продолжалось много лет. У музыковеда была кухарка, которая все это тоже слушала изо дня в день. Но однажды он почему-то поставил на проигрывателе увертюру к «Дон Жуану» Моцарта. Кухарка вбежала из кухни с воплем: «Что это за ужас!»

– Вы застали разные времена в России. Как вы думаете, к чему привел взятый ею курс на свободу?

– Разве свобода, которая существует сегодня, не является идеологической установкой государства? Во всяком случае, по своей работе я это чувствую. Когда при товарище Сталине я служил в Большом театре, то если спектакль задерживался на одну минуту – это было невероятное событие. Директор театра должен был писать объяснительную записку, почему это произошло, в Московский Совет депутатов трудящихся. Одна минута! Это дисциплина тоталитарного режима – подход к искусству с армейских позиций. Свободу со знаком плюс понимают как свободу мысли, свободу высказывания, свободу творчества, свободу передвижения и т.д. В то же время существует свобода плохого вкуса, что очень опасно, свобода плохого вкуса и его пропаганда СМИ – очень опасная штука.

– В сфере академической музыки раньше свобода регламентировалась партией, сегодня – менеджментом и коммерческой выгодой.

– Я отвечу, что происходила и происходит борьба этих свобод. Мне, например, трудно было привыкнуть к ситуации, в условиях которой я мог играть, что хочу, когда хочу и где хочу. Но именно три этих условия определяют мою деятельность сегодня. Финансовый вопрос, безусловно, очень серьезен и очень тягостен, поскольку мы не привыкли быть лишенными заботы государства и гарантированного вкачивания финансов в искусство так, как это было при советской власти. Сегодня этого нет, практически все работают на самоокупаемость. В репертуарной политике приходится бороться с точки зрения кассовости программ. Я часто испытываю давление со стороны менеджеров, требующих популярной музыки в моих программах. Против «Итальянского каприччио» Чайковского, «Шахерезады» Римского-Корсакова или «Болеро» Равеля, например, я ничего не имею – это блестящие сочинения. Но если мы будем крутиться все время только с этой репертуарной обоймой, то далеко не уедем.