Вера Максимова Много текста. Невероятно много – повествовательного, льющегося почти без пауз, ровным потоком. Каждый из персонажей рассказывает о себе и о славном, а потом захудавшем роде князей Протозановых. Во времена, когда практиками-радикалами, «теоретиками»-прогнозистами слово все более отлучается от русской сцены (в особенности – столичной московской) как средство устаревшее, усыпляющее усталого современного зрителя; когда слово заменяется звукописью хрипов, всхлипов, кликов, мы испытываем позабытое наслаждение от изобилия слов. В полной тишине зал слушает, как, сменяя друг друга, персонажи «рассказывают себя» – эпизоды долгой жизни, счастливой и несчастливой любви, расставаний и вечных разлук, возвышения, упрочения «рода» и падения, затухания его┘Текст незаметно, не резким монтажным рывком – стыком переходит, а с плавностью перетекает в игровые эпизоды.
Спектакль неяркой театральности (как и всегда у режиссера Сергея Женовача) цельный – даже в цветовой своей гамме (мягкие коричневые тона – в сценографии Александра Боровского, графитовые и бежевые – в костюмах); единый, «согласный» в звучании голосов. Лишь изредка звонких, как у княгининой горничной-наперсницы – подруги Ольги Федоровны (Ольга Калашникова) или нищего дворянина, нахлебника русского Дон Кихота – Дормедонта Рогожина (Алексей Вертков). Чаще и более всего негромких, повествующих, ровных, среди которых выделяется, ведет свою партию один – низкий, сильный, страстный – княгини Варвары Никаноровны (Мария Шашлова), которая, чудесно не старея, лишь замолкая, затихая к драматическому финалу, остается к финалу молодой и в трауре благородно красивой корифейкой небольшого «хора» персонажей, собирательницей «двора», невольно свидетельствующей, что семья в старой России была «самой аристократической формой жизни» (Василий Розанов).
Этот единый и цельный спектакль более длинен, чем ему полагалось бы; он нуждается в сокращениях и неравноценен в исполнении. Роль главной рассказчицы, княжны-внучки – удручающая неудача молодой актрисы Анны Рудь, а способного (по общему признанию) Сергея Аброскина – нищего философа, странника Червева – неслышно даже из второго ряда стульев в зале – амфитеатре Центра им. Вс. Мейерхольда.
Высококультурный спектакль Женовача дает нам ощущение страшной дали лет, «старой» и «старинной» России, начиная со времен Наполеонова нашествия, без умиления, но с любованием, с верным и точным чувством ее, слушанием ее сфер. Люди Лескова – чудики и чудные, странные и чудесные – являются на суженной, вплотную придвинутой к зрителю площадке, но чаще – в проемах коричнево-бурой стены Боровского-младшего, замыкающей пространство. Они возникают по одному и парами, иногда все сразу, хоть и в тесноте, в сближенности, но слагаются в некую пластическую композицию. И тогда, подсвеченные по краям, словно бы тускло-позолоченные (художник по свету Дамир Исмагилов) прямоугольники, квадраты, овалы, пустоты и темноты с фигурами неподвижных людей становятся похожими на старинные портреты, которые ожили и заговорили.
В создании кратких, кратчайших (поэпизодных) характеристик режиссер и актеры «работают» пластикой, силуэтом, жестом, типом движений, у каждого – особенных и своих, даже мельчайшей мимикой. Скучным ватным кулем на тонких ножках, в коротких в панталонах, туфлях и чулках является русский немец, граф Функендорф (Григорий Служитель), скареда и охотник за чужим приданым, будущий муж княжны Анастасии Львовны, а сама она – молоденькая и миловидная (Татьяна Волкова), отвращает скушливой и пресной, постоянной гримасой недовольства – нелюбящая, чужая талантливой и великодушной матери. И юным героем, в крылатом шлеме, с золотой шпагой над головой, стремительно, и раз, и другой, и третий, из потустороннего мира врывается на сцену давно погибший в сражении с Наполеоном, счастливец в любви, неудачник в ратном деле князь Протозанов (Андрей Шибаршин), чтобы прижать к груди, ободрить, защитить от беды обожаемую жену, напомнить о себе ей – неразлюбившей и ничего не забывшей.
На спектакле Женовача волнуют разнообразие и яркость человеческих типов, которые исчезли то ли насовсем, то ли на время и принадлежат прошлому. Еще более волнует тема, которой, в сущности, спектакль и посвящен, – крепости рода, бесценности породы в человеке, утрата которой есть трагедия.
Лирический, ностальгический, тихий, погруженный в слово, подкрепленнный музыкой композитора Григория Гоберника, призрачной и прозрачной в диссонансах; с подтекстом тонкого юмора, сентиментальности далекого века – спектакль Женовача ненамеренно, без агрессии, но вступает в полемику с нынешним театральным временем. Оно – по преимуществу бесстильно. Он – отмечен высоким и благородным стилем. Оно – отрекается от прошлого, рвет с ним связь. Он – тянется к корням. Оно – человека-актера со сцены теснит. Он – весь в стихии любви и веры к человеку.
