Григорий Заславский В среду на сцене Театра наций завершилась первая премьерная серия нового спектакля Андрiя Жолдака. В афише, в программке – везде, где только можно – Жолдак теперь именуется только так. Прежнее «Жолдак-Тобилевич IV» ушло в прошлое, вероятно, вместе с работой на посту главного режиссера Харьковского театра драмы. В спектакле под названием «Федра. Золотой колос» Жолдак отвечает за режиссуру, сценарий, сценографию, идею фильма и свет. Остальную творческую работу поделили между собой худрук Театра наций Сергей Коробков (сценарий и диалоги), болгарка Тита Димова (сценография), Павел Каплевич (костюмы), Анна Третьякова (свет). Узнаваемая часть текста принадлежит Расину и Сенеке.
Это и Федра и – нет. В смысле соответствия известному античному мифу о том, как дочь Миноса и соответственно внучка Зевса, вторая жена Тесея, в отсутствии мужа воспылала страстью к пасынку Ипполиту. По легенде, отвергнутая юношей, она оклеветала его, и Тесей изгнал его из Афин. Ипполит погибает во время бегства, а Федра кончает жизнь самоубийством.
В версии Жолдака Тезей, он же советский высокопоставленный деятель товарищ Павлов, привозит свою супругу Веру Ивановну в элитный санаторий «Золотой колос». И просит, нет – требует от доктора (Михаил Янушкевич) одного: избавить жену от навязчивого кошмара – в своих фантазиях Вера Ивановна воображает себя Федрой. Надо помочь.
Понять, что на сцене апартаменты привилегированного советского санатория, конечно, никак нельзя. Не из чего: стеклянные стены делят сцену на три или четыре части, две запруды – на авансцене, покидая подмостки, актеры продолжают играть – их передвижения фиксирует видеокамера. Если нужен крупный план, человек с видеокамерой (Армен Каирян) и всеми необходимыми шнурами выходит на сцену. В одежде героев лишь пунктиром намечено или же отражено «смещенное» время: товарищ Павлов (Владимир Большов) носит белые парусиновые штаны, в белом платье выходит на сцену Вера Ивановна (Мария Миронова).
Остальное – как и положено радикальному театру: кричит, обнажается, демонстрируя разные степени предельных возможностей. Не актерских даже, а человеческих. И – животных: спектакль начинается с игры с самыми настоящими живыми мышами, некто забирается рукою в коробку с мышами, выстроенный для них игрушечный домик с оконцами, и закрепляет на мышиных лапках проводки. Спустя мгновение мышка начинает сотрясаться в конвульсиях. В зале – ропот, однако же, проверив реакцию, Жолдак бросает мышей и принимается «дергать за лапки» актеров.
Естественно, об излечении не может быть и речи, тем более за отпущенный товарищем Павловым месяц. Но месяц – достаточный срок, чтобы пройти путем Федры, так сказать, от начала и до конца. Как Бродский в скромной приморской стране нашел «свой снег, аэропорт и телефоны», так и Вера Ивановна в замкнутой капсуле «Золотого колоса» мгновенно находит Ипполита, Энону, короче – все необходимое для реализации мифа о Федре.
Крик – на пределе голосовых возможностей. Орут и вживую, и в микрофоны, усиливая звук игрой электроинструментов. Рассказывают, что перед каждым спектаклем приходил специально ангажированный фониатр, чтобы «реанимировать» актерские голоса. Лязг отсутствующих на сцене железных дверей пробирал до костей. Настоящего, хотя и замороженного карпа, кромсают настоящим ножом-тесаком. Для пущего эффекта двери взламывали настоящей электродрелью, шум воды создавал настоящий мотор, опущенный в аквариум с водою. Технические и финансовые возможности театра, было видно, не знали границ.
Но поразительно другое: Жолдак параллельно раздвигает и границы актерских возможностей, границы игры, казалось бы, совсем неважной в этом треске, шуме и гаме, сценах в воде, около воды и под водою. Мария Миронова, дочь Андрея Миронова, актриса театра «Ленком», предстает как актриса недюжинного трагического таланта. Ее трагедия – вне общего крика и гама, ее страдание – в молчании, в немоте застывших глаз, сжатых или полуоткрытых губ. Крупные планы, которые проецируют на экран, не разоблачают, напротив – укрепляют в этом мнении. Забываешь о том, что странными, необъяснимыми возникают и проходят целые сцены – как, например, сцена близости или даже изнасилования Веры Ивановны доктором (хотя в спектакле он одновременно еще и Энона, кормилица и наперсница Федры, но в этом качестве так подробно изображенный гетеросексуальный контакт кажется совсем невозможным). Кажется, происходящее на экране отражает жизнь, а игра на сцене – лишь грезы товарища Павловой, но так это или нет, не скажешь наверняка.
Конечно, это не просто трагедия или, если угодно, не сама трагедия. Скорее, жестокая игра с древним мифом, или – игра древнего мифа с людьми советской эпохи, мифа, который «закачивает» в обыкновенных людей свой сюжет. А может быть, случайный взгляд взрослой женщины на молодого героя повлек за собой необратимую реакцию. Как бы заставляет их играть под свою дудку... Недаром последняя фраза: «Не надо было нам и близко подплывать к зловещим берегам».
