Марина Гайкович Похоже, что для меломанов Северной столицы выступление Соколова – главное событие сезона, которого ждут, к которому заранее готовятся. Перед концертом толпа пенсионеров и студентов «штурмует» (очень интеллигентно, правда) окошко администратора (филармоническое ноу-хау – все желающие получили перед концертом входные по 300 рублей), а после – дверь артистической: хочется еще и еще раз благодарить Соколова за настоящее искусство, за музыку, что он дарит слушателям, пусть и раз в год.
Григорий Соколов – частичка исключительно петербургской музыкальной жизни, недоступная столице. После оглушительной победы, которую сорок лет назад этот музыкант завоевал на Конкурсе им. Чайковского (и было ему тогда шестнадцать лет!), частота московских выступлений Соколова постепенно сошла на нет, дошло даже до того, что в его последний визит, что состоялся лет пять назад, пианист застал полупустой зал. Тем не менее в прошедшую Страстную субботу, когда играл Соколов, в Большом зале Санкт-Петербургской филармонии то и дело встречались знакомые лица – московские поклонники Соколова действуют по принципу: «Если Магомет не идет к горе┘».
В общем, обидно и стыдно, что москвичи, в массе своей до крайности избалованные крупнокалиберными западными звездами, совершенно не знают звезду отечественную. Ведь Соколов – это продолжение особого мастерства русских пианистов, которое, как думали многие, ушло вместе с Рихтером. Мастерство Соколова совершенно: со звуком он творит чудеса, достигая не только невероятной градации пиано и форте, но и игры тонов и полутонов тембра; он прекрасно владеет инструментом и контролирует каждую взятую ноту, превращая каждую деталь в носитель информации и смысла, и умудряется при необходимости в одной музыкальной мысли сменить несколько граней настроения. Для концертов текущего сезона (пианист играет везде одну и ту же программу) Соколов выбрал Французскую сюиту си-минор Баха, Семнадцатую сонату Бетховена и Первую сонату Шумана. Интерпретации Соколова всегда крайне индивидуальны, но неизменно убедительны: весь Бетховен словно пронизан болью (не физической, но душевной), в Шумане, наоборот, нет бурных романтических порывов страсти, но есть почти классическая сдержанность. Застывшие слезы Сарабанды корреспондировали с завершающими бисами – баховскими Органной (в обработке Бузони) и знаменитой Хоральной прелюдией. Бисы (целых шесть), составили, по сути, третье отделение – меланхоличный Шопен и как нельзя лучше соответствующий настроению Страстной субботы Бах.
Когда слушаешь игру Соколова, мысли о пиано и форте, кадансах и пассажах вторичны: его музыка проникает в душу, в сердце, и разговор идет о чем-то надмузыкальном, неземном. Может быть, поэтому кругом то и дело встречались слушатели, не стеснявшиеся утереть слезы?
