Омская оккупация

Прощай, старая жизнь! Сцена из спектакля 'Вишневый сад' Омского театра драмы.
Фото предоставлено пресс-службой фестиваля 'Золотая маска'

Ни в коем случае нельзя сказать, что в афише нынешней премии не присутствуют собственно театральные интересы. Спектакль «Чудаки» Пятого театра как раз из тех, что включен в фестиваль рискованно. И пьеса Горького не из самых репертуарных, и сам стиль сценического повествования – долгий и подробный, и намеренно медленная игра с часто возникающими зонами молчания, – все эти достоинства оборачиваются, как правило, недостатками на фестивале.

В спектакле Анатолия Праудина нет героев, а есть только героини, ведущие схватку за говорящих, но бездействующих мужчин, идущих за обстоятельствами, но не преодолевающих их.

В известной степени Горького Праудин поставил как драматурга более радикального, чем Чехов, не в политическом, а в эстетическом отношении. Он погрузил и спектакль, и зрителя (что особенно опасно) в эту вялость среды, в которой вязнут жизни. Праудин хитро прикинулся консерватором формы, подточив ее авангардом изнутри.

У Горького в пьесе всегда много происшествий и почти всегда мало событий. Писатель Мастаков любит свою жену Елену, но увлекается сначала одной, потом другой, умирает от туберкулеза молодой Вася, уезжает от несчастной любви доктор Николай, и все говорят, говорят, комментируют жизнь, особенно землемер – ироничный Мизантроп Вукол (Виктор Черноскутов), измученный ревматизмом. Однако все это – лишь форма необязательного препровождения. У каждого из героев есть своя предопределенность судьбы. И никогда Мастаков не уйдет от своей жены не только из-за слабовольности характера, но потому, что не мыслит себя вне Елены, способной быть нянькой, мамкой и верной любящей женой.

Ирония, которая сопутствует здесь почти каждому герою, уживается с симпатией. Мастаков поначалу кажется пародией на Тригорина с Вершининым, то беспечно волочится за Ольгой (Татьяна Казакова), что видит умная жена, а потом и того больше – объясняется в любви к Зине (Светлана Батина), у которой только что умер жених, и сцену признания подглядывает теперь уже Ольга. То есть – почти водевильный персонаж. Но вот он в песочнике как дитя малое строит замки из песка, как в литературе, вероятно, рисует воздушные замки, и в персонаже откроется лирическое и детское начало. Но именно он, писатель, не бежит ужасов жизни: растирает ревматоидного Вукола, таскает воду для омовения тела Васи. У Праудина смягчены все горьковские оценки персонажей. Ему нет необходимости разоблачать кого-либо, но есть потребность воссоздать в колебаниях, мерцаниях души героев нюансы психологических движений, соткать тонкое полотно жизни, трепещущей на легком ветру.

Спектакль «Фрекен Жюли» в рамках фестиваля представляла на малой сцене Театра им. Евг. Вахтангова омская драма. Здесь режиссер намеренно смешал время. Кажется, стриндберговские герои проживают в окрестностях Прибалтики, где в Иванову ночь на хуторе устраивается дискотека. Здесь невеста Жана Кристина (Инга Матиас) появляется с татуировкой на руке, а во втором акте ее обнаженное до пояса тело предстанет все расписанным татуировкой. Фрекен Жюли (Елена Потапова) и Кристина чувственны одинаково, плоть в них бушует. Не случайно после ее падения одно из предложений Жюли бежать втроем. Жан (Виталий Кищенко) может удовлетворить обеих. Фрекен утоляет жажду плоти по праву капризной и своевольной хозяйки. Пиджак, надетый на голое тело, соблазнительно выглядывающий из-под него черный лифчик, юбка, скорее обнажающая ноги в чулках на ажурной резинке, – в таком прикиде она спускается к лакеям на кухню, где натурально жарится мясо, режутся помидоры и огурцы.

Экосез, на который приглашает Жана фрекен Жюли, – это танец на дискотеке, где у каждого свое соло – самки и самца. Самец разминается, играет бицепсами, разогревает руки, чтобы исполнить ритуал по-боевому. Самка в танце откликается на предложение и не столько чувственно, сколько ритуально экстатически.

Режиссер, кажется, подвергает иронии драму фрекен Жюли. Еще вопрос, зачем она уносит бритву Жана, удаляясь из зала. Она не лучше этого третьего Хама, который, возможно, имел уголовное прошлое. Их утреннее пробуждение – поединок двух достойных друг друга особей. Фрекен не уступает Жану в пикировке оскорблений и делает это так же равнодушно, как лакей.

Драмы нет – есть трагифарс. Жертв нет, и фрекен тоже не жертва, она сама спустилась в лакейскую, она сама примерила роль самки, а после Ивановой ночи превратилась в заурядную женщину, которая утром захотела любви.