Пространство для риска

Галина Волчек уверена: своими успехами театр обязан только зрителям.
Фото Евгения Зуева (НГ-фото)

– Галина Борисовна! Вы в последнее время выступали со все более и более пессимистическими заявлениями, когда речь заходит о «Современнике» и о театре вообще. А на телевидении – наоборот, про стабилизацию говорят. В театре тоже становится лучше?

– Нет. Ситуация становится хуже, причем я действительно не только про свой театр говорю. Стало невозможно собрать многолюдный спектакль и срепетировать его за 2 месяца. Даже – за три. Сегодня все наоборот: актеры диктуют, говоря, когда они свободны от телевидения, от кино┘ Составить репертуар невероятно сложно.

– Вот если бы вы сами играли, показывали бы пример другим.

– Если бы играла, этого театра, возможно, уже и не было.

– В одном недавнем интервью вы сказали, что в наше нынешнее время – когда актеры нарасхват и делят время между театром, кино, сериалами, рекламой, – вам особенно интересно посмотреть, как работает дирижер с оркестром┘

– Давно мне это интересно┘

– Я на днях разговаривал с народным артистом СССР дирижером Юрием Симоновым, он рассказал, как приглашал вас в Большой поставить оперу и жалеет, что это не получилось.

– А я не жалею. При всей моей невероятной благодарности за то, что он тогда столько усилий на это положил и так уговаривал┘ А я его убеждала, что не может человек, который не умеет читать партитуру, браться за постановку оперы. До меня доходили какие-то обрывки рассказов, как кто-то там попытался нетрадиционно расставить солистов оперы и что из этого вышло┘ И мое гипертрофированное чувство ответственности, наверное, не дало мне этот эксперимент поставить на себе. У меня много раз в жизни бывали ситуации, когда от меня зависело решение вопроса. Меня очень уговаривали взять студентов, и я однажды набрала курс в ГИТИСе. Довела их до третьего курса. Но когда мне предложили продолжать, а это совпало с перестройкой, с переменами в условиях жизни театра и внутри театра, я поняла, что не смогу отдавать им столько времени, сколько – я понимаю! – должен отдавать педагог. И отказалась.

– Когда вы смотрите, что на той или Другой сцене «Современника» творят ваши молодые коллеги, вмешиваетесь в работу?

– Советую, поправляю – то, что возможно поправить. Иногда не только поправляю, а очень сильно вмешиваюсь, хотя и нечасто. Другое дело, чаще всего я вмешиваюсь деликатно. Вы совершенно правильный психологический закон вывели, что мы столько настрадались от такого бестактного и гадкого вмешательства, что, безусловно, этот топор – как воспоминание – над нами висит всегда. В генной памяти это осталось. Но поскольку для меня все-таки главное – продукт, который завтра получат зрители, то для того, чтобы все стало, на мой взгляд, более удобоваримым, я вмешиваюсь. А радикальные меры часто бывают невозможными. Другое дело: у меня есть внутреннее убеждение, особенно касаемое Другой сцены, потому что это пространство изначально создано для риска, эксперимента, иногда самого радикального. Эксперимент эксперименту рознь, это я понимаю, но моя установка в принципе такая: если мы, прожив столько лет, способны на риск, который заканчивается неудачей, это сигнализирует мне о том, что мы не превратились в музей, что мы живы. Я отношусь к этому, конечно, очень болезненно, конечно, переживаю, страдаю, когда что-то не просто смущает, а не подходит, но следующая моя мысль: мы живы.

– Вы смотрите старые спектакли «Современника», которые сейчас показывают по телевизору?

– Сейчас – нет. Я все время в театре, во время репетиций «Пяти вечеров», которые ставил Александр Огарев, я не выходила из зала месяц, ни на минуту, даже переехала в Москву из-за загорода, поскольку не могла позволить себе такую длинную дорогу. Но потом посмотрю все кассеты. Когда думают, будто бы режиссеры просто от лени или от нежелания редко ходят смотреть спектакли, это неправда, по-моему. Я лично оттягиваю момент очередного испытания. Редко-редко бывает, когда я посмотрю что-нибудь и могу потом собрать всех и сказать, что не исписала ни одного листа. И довольна. Все время ты испытываешь внутреннее напряжение оттого, что что-то поменяли неправильно, что-то не доделали, это облегчили – и зря, а это, наоборот, многозначительно утяжелили. А то, что я не люблю вспоминать, – это правда. Для меня это так, я плохо помню года, и даже при большой нужде не смогла бы работать в музее, мне было бы очень интересно, но я бы ничего не запоминала. У меня отличная – тьфу-тьфу-тьфу – память, но не на года, а на людей, события.

– А как, с вашей точки зрения, Володин, которого вы взялись ставить сейчас? «Пять вечеров» – хорошая пьеса?

– Мне кажется, замечательная! Для меня она абсолютно не постарела. Даже вот рудименты, приметы времени привносят с собой какое-то обаяние для человека, который смотрит из сегодняшнего дня туда. Уверенность героини в том, что письма Маркса – ценность невероятная┘ Она – продукт того сознания и той советской жизни, которая ее захватила и привела к личной трагедии. Но изнутри – не снаружи – пьеса Володина удивительно поэтична! Грандиозная пьеса. Мы несколько раз сыграли на замену, чтобы проверить какие-то вещи, и я слушала зал. Причем в один из разов мы заменили «Три сестры» и был абсолютно молодой зал. Это был экзамен для меня. И я желаю себе и всем, чтобы всегда так слушали, чтобы была на этом спектакле такая активнейшая тишина, как в тот раз.

– А «Вечно живых» не пробовали сегодня перечитывать?

– Нет. Не хочу даже. Я вообще к понятию ремейка отношусь с недоверием. Тут просто с «Пятью вечерами» очень все правильно сложилось. Ушел из жизни Володин, ушел наш учитель Олег Ефремов. Володин был не просто автором для нас. Он был любимейшим автором. Да и просто друзьями были невероятными. И когда я перечитала пьесу, всё вместе меня абсолютно убедило в том, что это – не ремейк, это – наш поклон людям, на которых мы с улыбкой, умилением, иногда с иронией смотрим из сегодняшнего дня, оглядываясь назад. Много раз меня уговаривали заново поставить, вернуться к «Обыкновенной истории», чему-то еще. Но я не хотела. А здесь – все сошлось, звезды так встали. И мне кажется, правильно, что в свой юбилейный сезон мы эту премьеру сыграем.

– Новые спектакли вытеснят какие-то старые?

– Есть и такие. Юбилей – прежде всего экзамен. Отчет. Слово – не очень приятное, но – тем не менее... Для меня каждая премьера – экзамен, но этот – особенный. Поэтому у нас и юбилей предполагается такой неюбилейный.

– Ваш юбилей отличается от других тем, что┘

– Всем! Я позволю себе сказать – всем!

– Это так, но в вашем случае – такая вот еще уникальность: полвека празднуют люди, которые этот театр создавали.

– У меня даже сомнений не было по поводу юбилея. Я и в жизни больше всего ценю естественные проявления людей, ненадуманные, не рожденные необходимостью, и для меня то, что мы придумали, – единственно возможный вариант нашего юбилейного времени, нашего юбилейного месяца.

– Вы правда собираетесь всю ночь проговорить со зрителями?

– Ну зачем же всю ночь? Зачем издеваться над людьми?!

– А вы думали, как пройдет утро следующего дня?

– Ну, я вообще просыпаюсь рано, у меня уже такая привычка – мало спать. Я поздно ложусь, поздно приезжаю, а просыпаюсь все равно рано, часов в шесть. Это от нервов, такой ритм, в который я вошла и выйти из него самостоятельно уже не могу. У нас интересные, мне кажется, задумки, но все они посвящены одному – нашей благодарности своим зрителям. Я на самом деле так считаю – мы обязаны только им. Я же в зрительный зал с их стороны вхожу, а не со сцены, часто сталкиваюсь со зрителями┘ И записки, которые мы получили за этот год, наверное, когда-нибудь издадим. Они очень интересные, и дело не в том, хвалебные они или нет. По сути, они рассказали нам про географию наших зрителей. Она – широченная, от Иркутска до казахстанской Магнитки, откуда позвонил человек, который помнит, как мы приехали на целину, как там играли. Какой для меня может быть более радостный сигнал от зрителей, чем девочка, которая позвонила и сказала: меня зовут Даша, я учусь в медицинской академии, меня привели первый раз в театр родители, мне было 12 лет, с тех пор я пересмотрела весь репертуар, а некоторые спектакли по 5–6 раз. Это не значит, что ей все понравилось, но ноги ее сюда ведут. Все они приглашены┘ Позвонил директор гостиницы «Волга», спросил, чем может помочь, я попросила его поселить тех людей, кто приедет в Москву из других городов и не имеет возможности заплатить за гостиницу┘

– Так что вы будете делать 16 апреля, после юбилея?

– Он 16-го не кончается.17 апреля мы открываем выставку совместно с Домом фотографии, выставку о Ефремове – здесь, на Другой сцене.