Путешествие из комедии в трагедию

Приглашение Кирилла Серебренникова на постановку «Фальстафа» в Мариинский вопросов почти не вызывало – разве легкое недоумение. Было очевидно, что его зовут для гарантированно верной дозы информационного интереса. О премьере действительно ажитированно и увлеченно извещали все ведущие российские телеканалы. Правда, скандальной постановка не стала, а на второй день премьеры в зале было достаточно свободных мест. Автор экстремистских и провокационных «Откровенных полароидных снимков», «Терроризма» и «Голой пионерки», судя по всему, в экстремизме сдал и не на шутку проникся музыкой Верди, от начала и до конца пытаясь получать удовольствие сам и доставлять его по возможности другим. Во всяком случае, большого вреда режиссер-модернизатор опере не нанес. А многим певцам, которые участвовали в спектакле, по их словам, режиссер принес только пользу. Как один, солисты Мариинского, включая исполнителя главной роли Виктора Черноморцева, говорили о том, что работать с Кириллом было «очень приятно». Кстати, все это отразилось на результате, и, к примеру, того, чего, как правило, не хватает в большинстве случаев оперным солистам на сцене, – смыслово и эмоционально окрашенной интонации – в спектакле Серебренникова хватало сполна, даже при итальянском языке. Рука драматического режиссера чувствовалась как в развернутых диалогических построениях, так и в мелких сегментах музыкально-речевых структур.

Успех, ну, или, скажем мягче, выполненный норматив, удавшийся Кириллу Серебренникову, случился, вероятно, еще и потому, что ему досталась не трагедия, а комедия, пусть и местами чересчур лирическая и совсем не смешная. Режиссер не превратил оперу ни в капустник, ни в серию физиологичных гэгов, периодически балансируя на грани искомой философской притчи. Финал же оперы с умирающим Фальстафом напомнил почему-то «Небеса обетованные» Рязанова с умирающими бомжами: вот-вот могли политься слезы. А если учесть, что отличающийся добротой и мягкостью нрава исполнитель заглавной партии Виктор Черноморцев был абсолютно идентичен образу своего героя, чем соединял реальности жизни и сцены, то можно понять, почему вся комедия вмиг почернела трагедией.

В зале периодически смеялись. Если вспоминать серьезного «Фальстафа» прошлого сезона в Большом, на котором мухи дохли и до комедии было ох как далеко, то опыт в Мариинском можно считать удавшимся. Смеялись в основном от прямоты бульварного юмора: когда в финале первой же картины оперы в вонючем кабаке с претензией Фальстаф заваливает пышненькую официантку-уборщицу, когда три приголубленных парикмахера-стилиста манерно заколотили по боксерской груше, когда одного из героев оперы Форда выкатили на винтажном «Форде». Неизбежная для комедии прямота приема вынудила режиссера почти весь III акт, когда выброшенный из бельевой корзины Фальстаф выползает из канавы на задворки города (скорее, американского, чем английского или итальянского), осветить словом End на экране уличного кинотеатра и тут же, сбочку, аккурат близ особой ложи, выставить справляющего малую нужду пьянчугу. К сожалению, не всем было дано оценить финальную шутку режиссера и художника: слоган на светящемся билборде, спущенном из-под колосников. Конфигурация букв копировала логотип Coca-cola, но перевод слогана на итальянском языке означал «Все в мире шутка».

К раскрытию парадоксальности Фальстафа режиссер оказался лишь близок. Зато на этом пути он попытался решить ряд параллельных задач, одна из которых выглядела как расправа с ненавистным, вражеским миром женщин. Второй задачей было показать, как жестоко обходится мир с человеком, который хотел бы жить по своим простым «шутливым» правилам. В сцене монолога Форда, взревновавшего свою жену Алису к главному герою, на заднем плане разыгрывается пантомима безликих и бесполых (мужской балет) невест, которых слуга Форда в итоге приканчивает ножом и даже электропилой. Ведь именно три виндзорские бабенки, решая отомстить толстяку, устраивают ему темную в виде оргии садистского маскарада, чем, в результате, запугивают до настоящей смерти. Бедный тюфяк Фальстаф и может что только отбиваться подушкой. Хотя именно он резюмирует, что без таких смешливых увальней мир скучен и неинтересен. Увы, в нашем мире к этой истине вряд ли кто способен прислушаться.

Премьерному спектаклю особенно повезло с блистательным ансамблем солистов, среди которых феерической игрой и пением отличились все женщины – Татьяна Павловская (Алиса), Ольга Трифонова (Наннетта), Анна Кикнадзе (Мэг Пэйдж) и Мзия Ниорадзе (Квикли). Но, главным образом, премьере повезло с исполнителем заглавной партии Виктором Черноморцевым, который явил в этом театре едва ли не уникальное тождество актера и роли. Валерий Гергиев провел спектакль легко, добавляя где нужно остроты, но особенно упиваясь ностальгическими мелодиями, которых Верди в своей последней опере написал не так уж и мало.

Санкт-Петербург