Замена счастию...

Простодушные аналогии с сюжетом вражды семейств по типу «Ромео и Джульетты» нынче не так захватывают, хотя прочитываются. Но, живя на руинах перестройки, шекспировскими параллелями не соблазнишься. Темп, ритм и стиль жизни изменились. Рефрен «В этом доме бывал Лев Толстой...» звучит в прологе и финале одинаково грустно, невдохновляюще.

Светлана Врагова выстраивает трагедийный сюжет увядания и распада. Художник Лариса Наголова создает на сцене полуразрушенный остов дома, с которого почти осыпались все признаки модерна. Лепнины, карнизы, портики и «гротески», решетки и маски над порталами и дверями – все лишь угадывается во фрагментах. Сооружение состоит из трех каркасов, похожих на вагоны, истерзанные вандалами. Каждый может вращаться вокруг своей оси, сдвигаться по планшету, что придает сценографии лихорадочную динамику, по правде сказать, модерну несвойственную. Но на этом контрасте и выстраивается драматургия пространства, его «тягостная бредь». Возникает единая картина конфликтного существования смертельно больного дома и населяющих его людей, живущих по законам коммунального быта.

Действие как таковое (после нейтрального пролога – появления главного героя «внутри» прошедшего времени) начинается с пародийно-ритуального завтрака двух разных семейств, похожего на «дуэт дуэтов» в современной опере: фрагменты реплик, синкопически перехлестываясь, «перекликаются» с разных этажей дома.

Старшие пытаются изобразить озабоченность судьбами детей. Младшие стараются, со своей стороны, «отфильтровать» этот назойливый шум. Любовь Новак, когда-то изумительно игравшая Сашу Глебову, сегодня играет мать Олега Крылова, Таисию Петровну, дамой «правильной», преисполненной чувства ответственности. Супругу ее Павлу Ивановичу (Леонид Трегуб) с нею скучно, что он тщательно скрывает, тихо мучаясь и тоже стараясь не выходить за пределы ритуала «семейного совета».

Другая семья, Саши Глебовой, живет в еще более судорожных ритмах. Мечтающая о сцене героиня Марии Орловой выросла среди загнанных пролетариев (мать – уборщица, отец – алкоголик). «Классовый антагонизм» семей, при всей его условности, тоже очевиден.

Максим Ферапонтович в блестящем исполнении Владимира Левашова, как все пропойцы, светится изнутри глубинным страданием, которое отражается в его глазах при первых звуках голоса Федора Ивановича Шаляпина – аналога его нереализованного (но колоссального!) творческого духа. Зинаида Семеновна (Надежда Меньшова) – существо не менее абсурдное и крикливое.

Истерзаны души людей, а сами они загнаны на «карусель времени», где хозяином аттракциона оказался оголтелый блюститель чужой нравственности Петр Кузьмич Рязаев – Сергей Пинегин. Он сам себя назначил старшим по бараку и не без вдохновения внедряет в коммунальную реальность законы стукачества и сыска в легко усвояемых формах. Сергей Пинегин вдохновенно играет «вневременную» тварь, цепкого, беспардонного, наглого болтуна и демагога, из настырных речей которого рождается физическое ощущение ужаса, мерзости и мрака.

В его облике и поведении есть своя мистика; Петра Кузьмича окружают бравые ребята в черных костюмах, обликом схожие с героями «Матрицы», а по сути – вохра новой формации, когда трудно понять, кто перед тобой: очередная генерация «новых русских» или искусственно выведенная порода костоломов, не ведающая ни нравственности, ни идеалов.

Елена Стародуб, которую в этой роли невозможно узнать, играет именно существо иного мира. Она сама себя придумала – и спряталась как улитка в эту выдумку. Даже голос ее, высокий, кукольный, кажется смешным, нелепым, отдельным от нее самой. Потому молодой герой и тянется к этой «нездешней» женщине, когда Саша его к себе не подпустила. Птичий клекот Юлии Михайловны вовсе не ловушка, а такое же убежище, как арии Шаляпина для тайного духовного зрения хронического алкоголика Максима Ферапонтовича.

Свое убежище и у лектора по распространению атеистических знаний Игоря Сергеевича. Олег Вавилов, приглашенный на эту роль, играет человека, который сам себя загнал в тупик фальшивых, истошно нудных мыслей. Последние силы тратятся на симуляцию тайной жизни души.

Как и в чеховской «Чайке», где, по ремарке автора, «между третьим и четвертым актами проходят два года», двенадцать лет, разделяющие первый и второй акты, становятся бездной, даже перейдя которую люди рискуют друг друга не узнать, да часто узнавать и не стремятся.

Встреча через годы не приносит людям радости, но обостряет их чувство вины. Возникает похмелье прошлым. Саша стала актрисой (даже «заслуженной»). Столь же иллюзорна финальная попытка героев «сделать красиво». Бродя по дому, куда приехала к умирающему отцу, Саша периодически примеряет роскошные, но чем-то нелепые шляпы старинных фасонов, с необычными вуалями и перьями. Труднее всего вернуть то, что так и не случилось...

На «их» чердаке романсов не поют, приступов первой любви не сублимируют – потребности изменились вместе с возможностями. И язык не поворачивается сказать «Здравствуй, новая жизнь!», ибо это всего лишь жизнь, иссякающая вяло и уныло, изредка и нехотя меняющая краски и состояния.

В одной мудрой книге сказано: «Никогда не говорите, что время проходит! Безумцы! Это вы проходите!..»