Время «ноль»

Дмитрия Чернякова на Западе уже не считают театральным радикалом.
Фото Артема Житенева (НГ-фото)

В берлинской Штаатсопер до конца декабря проходит премьерный блок «Бориса Годунова» Мусоргского. За музыку отвечает музыкальный руководитель театра Даниэль Баренбойм, за сцену – Дмитрий Черняков. Для постановки выбрана первая редакция оперы.

«Борис Годунов» – одна из самых важных русских опер, ставшая театральной легендой благодаря басу Федору Шаляпину (дебют в роли в 1908-м) и витриной советского режима благодаря постановке Баратова–Федоровского в Большом театре (1948). Церковные соборы во всю сцену и исторические костюмы, помноженные на величие мизансцен и пафосный вокал, – все это на долгие годы превратило «Бориса» в гламурное, идеологически выдержанное зрелище, не имеющее отношения к сути музыкальной трагедии по драме Пушкина. Тот «Борис» был чрезвычайно далек и от своего первоначального вида – растрепанного и новаторского создания, которое композитор принес для постановки в Мариинский театр, чтобы получить там отказ. Далее следовала череда редакций, в результате которых «Борис» обрел свой канонический вид, превратившись в большую оперу с эффектной польской сценой у фонтана и крестьянской смутой в финале в пышно сервированной оркестровке Римского-Корсакова (1896 г.).

В Штаатсопер взяли первый авторский вариант 1869 года: семь картин, идущих 2 часа 20 минут. За это время в режиме нон-стоп (спектакль идет без антракта) главный герой оперы царь Борис проходит всю дистанцию власти – от выборов и коронации до деградации и смерти. Место и время действия – улица современной Москвы.

Последнее обстоятельство – единственный демонстративно новый ход постановки. Режиссер и сценограф Дмитрий Черняков, за которым закрепился имидж театрального радикала, в своем европейском дебюте таковым не выглядит. Поскольку современный облик его спектакля находится уже не в российском, а в европейском контексте, обсуждать факт смены костюма (не XVII век, а XXI) как-то неприлично – все-таки на Западе театр почитают не музеем, а живым искусством, где играют современные люди. Так вот: постановщик не переворачивает представление о произведении, меняя суть образов и соотношение сил, он просто вглядывается в него пристально и серьезно. Такой взгляд позволяет увидеть то, что обычно скрыто за непроницаемым глянцево-историческим фасадом канонического «Бориса».

Вместо монолитного народа есть современная уличная толпа, где все сами по себе. Она выглядит непарадно и естественно, как перед скрытой камерой. На пятачке, зажатом между зданиями разных политических эпох, раскручивается иррациональный механизм по производству выборов президента: функционеры, охрана, СМИ и прочий официоз, создающий атмосферу отчуждения. Не только народа и власти, но и человека от его внутреннего голоса: свой знаменитый коронационный монолог «Скорбит душа» Борис читает по бумаге как послание в эфир, сидя за массивным президентским столом перед прожекторами.

Борис в превосходном исполнении баса Рене Папе даже отдаленно не похож на ту раззолоченную фигуру, которую Александр Головин изобразил на своем знаменитом портрете Шаляпина в царской роли. Человек в неброском официальном костюме с галстуком начисто лишен героизма. Он всего лишь временный персонаж в этом человеческом потоке на паперти перед телеграфом на Тверской. О скоротечности времени напоминает электронное табло, показывающее дату каждой из семи картин. Эти крупные электронные цифры и есть главный символ спектакля, сделанного в жанре исторической хроники, чьей негромкой, беспафосной интонации чрезвычайно соответствует оркестр под управлением Даниэля Баренбойма. То, что действие здесь демонстративно вынесено в будущее (отсчет времени начинается с 2012 года), означает, скорее, не футуристический прогноз, а нежелание явно соотносить спектакль с реальным временем России.

Под этим электронным табло проходит вся короткая царская жизнь человека, лишенного не только любви народа, но и внутренней жизни, дома и семьи: его дети – не люди, а символы vip-класса – Ксения (Сильвия Шварц) в умопомрачительном золотом платье, Федор (Раймондс Гравелис) в белом спортивном костюме и бейсболке. У Бориса нет пристанища и среды, его окружают ускользающие тени, временщики: неприятный, суетливый Григорий (Буркхард Фритц) – человек, который не снимает куртки и все делает на ходу; Пимен (Александр Виноградов) – неопрятный типчик в очках и подтяжках, что тихо строчит донос, а потом в церковном костюме наносит официальный визит больному Борису, выступая орудием в интриге непроницаемого аппаратчика Шуйского (Штефан Рюгамер).

Вся жизнь Бориса проходит на улице среди толпы, которой он не интересен. Пока он страдает в одиночестве, рушится мир: исчезает царский стол, появляется охваченная бедствием толпа, среди которой мучимый фантомами подсознания царь произносит свой монолог, адресованный призраку убитого царевича. Так, среди мрака и смуты Борис доходит до своей последней черты. Сидя на троне, больной, брошенный всеми и беспомощный, он скажет последние слова сыну, обращаясь в пустоту. Безумный царь на троне посреди Тверской. На этой точке спектакль замрет: электронное время дошло до знака «ноль».

Берлин–Москва