Ирина Губская Труппа, основанная энтузиастом Элвином Эйли, – пионер и оставшийся единственным образец афроамериканского балета – существует почти полвека, и все время в статусе легенды. В России труппа выступала в 1970 году – наверное, только цвет кожи, в СССР обозначавший принадлежность к угнетенному классу, заставил тех, кто разрешал эти гастроли, закрыть глаза на репертуар с религиозными и сексуальными мотивами и лексику танца модерн.
У сегодняшнего театра два лица. Первое, вероятно, увидели в семидесятом, когда балетом руководил сам Эйли. Теперь, когда театр называется его именем, иное: схлынула первая волна энтузиазма, и труппа перешла в качество успешных профи. Что логично: любой театральный организм развивается и, даже сохраняя изначальные идеи и традиции, переходит на другие рельсы. На гастролях показали программные для труппы «Откровения» и «Ночных тварей» самого Эйли, постановки «середины пути» (это уже период после гастролей в СССР) и прошлогодние новинки.
«Черный танец» в той же мере, как джаз, не африканское искусство. Этнографическая культура стала городской, сохранив тяготение к природе. Этот танец врос в музыку, и тела танцуют так же естественно, как дышат. И так же естественно соединяются в танцевальном движении в единый организм – отсюда текучесть и пружинная упругость, нереальная даже не легкость, а логичность поддержки. Такое умеют Бежар, Килиан и Бигонзетти. В этой культуре не «я танцую своим телом», а «я и есть тело, которое танцует».
Самый головокружительный темп хореографии труппа демонстрирует в «Историях любви» нынешнего художественного руководителя Джудит Джемисон (с хореографией Роберта Бэттла и Ренни Харрис). Безумие движения хип-хопа сродни джазовой непринужденности. Тела здесь легко рвут ритмы, физическая красота не зависит от накладных подъемов или стрингов для иллюзии длинных ног, а трюки растворяются в общей танцевальной ткани. Странно, что те же абсолютно точные танцовщики выглядят хуже своих возможностей в «Сияющей звезде» Дэвида Парсонса. Может, обыденность своеобразных танцев на вечеринке в бродвейском духе не вполне в стилистике труппы. Хотя вовсе «чужие» «Эпизоды» Улисса Доува, перенесенные в театр Эйли после появления на европейских сценах, здесь как родные: тема отношений мужчин и женщин в этом земном театре своя. В этой постановке танцовщики ограничены пространством. И абсолютной точностью классической лексики – иной, чем вагановская, но арабеск здесь не спутаешь с экарте. Самый лаконичный балет в программе гастролей – дуэт «Осторожная поступь» Элайзы Монте, достойный титула шедевра, своеобразный негритянский «Бахти».
Балеты Элвина Эйли – «обязательная программа» театра, его евангелие. «Ночные твари» на музыку Дюка Эллингтона, пожалуй, утратили необузданную сексуальность ночи. Но все же сумасшедше действует сдержанное, не в полный голос высказанное движение – изгиб спины, перекат бедер. Тот люфт, который остается до предельно возможного, придает движению энергетику. Но «Откровения», которые завершали все четыре вечера, не утратили своего дыхания. Гениальное соло «Я хочу быть готов» и трио «Шевелись, шевелись», в финале стрекочущие как сороки веера и галантность – немного наигранная и наивная. Танец настолько точен и виртуозен, что в трюках не нуждается. У Эйли нет точной этнографии, но есть нечто исконное, изначальное. И пластика – своеобразный этномодерн. В его лексике умение распластывать движение по сцене и равно владеть динамикой и рапидом. В сравнении с поздними хореографами он незамысловат: все проще, аскетичнее, как память о старых добрых временах. Но ведь евангелия не зависят от суеты будней.
Санкт-Петербург
