Григорий Заславский Спектакль Нины Чусовой начинается очень смешно: как только поднимается занавес из мятой серо-голубой бумаги, в зале раздается дружный хохот. Группа чиновников высадилась на льду безымянного водоема. У каждого в руках удочка, Городничий (Александр Яцко) вальяжен, на нем – дорогая шуба и лисья шапка, другие ежатся в своих пальтишках и номенклатурных «пирожках» (художники-постановщики – Владимир Мартиросов и Анастасия Глебова). За спинами любителей зимней рыбалки прохаживается Держиморда (Александр Гришаев) в форме капитана милиции, с рацией и початой бутылкой водки, рядом топчется Авдотья (Ольга Мугрычова) с подносиком, на котором – стопки и бадья с красной икрой┘ «Я пригласил вас, господа, с тем, чтобы сообщить пренеприятное известие. К нам едет ревизор┘» Очень смешно.
Но, увы, похоже на начало другого «Ревизора», Сергея Арцибашева, который в том же направлении – номенклатурной правды – искал и находил «свежий юмор». В его «Ревизоре», премьера которого вышла лет десять тому назад, Городничий собирал чиновников в бане. Но Арцибашев, в отличие от Нины Чусовой, немало сил потратил на то, чтобы и дальше публике не было скучно, а у Чусовой там и сям прием заявлен и брошен и не на половине пути, а в самом зародыше.
Недостаток фантазии «забивается» размахом: от пола и до самых колосников занимает многоэтажная композиция и Хлестаков не уезжает в финале на прозаической тройке, а поднимается по веревочной лестнице Хлестаков (Гоша Куценко), чтобы улететь из уездного города на вертолете. Как он играет? Как всегда, то есть чрезвычайно экспрессивно и - на грани фола. По невнятности действий и слов кажется, что на половине репетиций его просто не было.
Почему-то считается: одеть героев в современную одежду - и все вмиг станет острее и злободневнее. У Гоголя один из чиновников, имея в виду городничего, говорит, что у некоторых шубы стоят 500 рублей. В «Ревизоре» Чусовой цифра осталась нетронутой, а упоминание про рубли выброшено. В сцене вранья пьяный Хлестаков говорит, что арбуз у него дома – за 700 у.е. Но шуба в 500, надо понимать, условных единиц по-настоящему дорогой не становится, и современнее от этой редакции текст не звучит.
Все время думаешь: ну, если так, то и тут можно было усугубить, и там не бросить. Например, когда Городничий говорит, что инкогнито проклятый из головы у него не лезет, то в русле гоголевской мистики Городничий должен не в зал смотреть, а выглядывать неведомого ему ревизора в лунке (инспектор из Петербурга может явиться откуда угодно!).
Поскольку Чусова переносит место действия в Сибирь, дорога Хлестакова из Петербурга в Саратовскую область становится чрезвычайно извилистой, и именно эта извилистость пути должна сбивать с толку чиновников, убеждать их в том, что Хлестаков и есть ревизор. Но эту догадку тоже надо сыграть, а не пропускать мимо.
Чусова «не забывает» раздеть Хлестакова и обозначить за стеной туалет. Сцена дачи взяток частично проходит в ванной, там же Иван Александрович безо всяких прелюдий овладевает душой и телом Анны Андреевны (Маргарита Шубина). За этим занятием застает свою матушку Марья Антоновна. Опьянение Хлестакова и сам прием проходят в городском кабаке, в окружении разнообразных светящихся вывесок – «Каzino», «Шаурма», «Секс-шоп» и т.д. Ресторанный оркестр выводит, а Аммос Федорович с Городничим на пару подхватывают: «Уголок России – отчий дом┘»
Другие, более тонкие возможности для веселья режиссер выпускает из виду, оставляя каждую шутку в недоразвитом состоянии, бросая ее одну на морозе и на ветру┘ Смотришь, например, как разговаривает Городничий с Хлестаковым в гостиничном номере, стены которого измазаны запекшейся кровью и бог весть с каких пор заляпаны еще какою-то грязью неведомого происхождения. Между ними свешивается с потолка лампа. Как будто специально для репризы: она мешает Городничему смотреть на Хлестакова. По логике, Городничий должен все время эту лампу отодвигать рукой (а своевольная лампа, раскачиваясь, будет возвращаться на место). Цирк? Но такой прием был бы оправдан предыдущими обстоятельствами. Ничего такого в спектакле нет.
Или: Хлестаков перечисляет все им сочиненное, одно, другое, доходит до «Нормы». И – тараторит по Гоголю (и мимо Гоголя) дальше. Конечно, дальше должно было назвать «Голубое сало» и либретто для оперы «Дети Розенталя». Скажете, что Гоголь этого не писал? Но Гоголь не писал и того, что барон Брамбеус сочинил «Статского советника» и «Азазель». А Хлестаков у Чусовой утверждает, что это все он с Брамбеусом насочинял.
Очевидное и естественное остается без режиссерского внимания, а то, что требовало насилия над текстом, – нате, как говорится, возьмите. Очень жаль – сил, денег, таланта Чусовой, который по-прежнему позволяет надеяться на большее.
