Парижское веселье и московское похмелье

Сначала были споры – устарели ли балеты Леонида Мясина или он нужен Большому театру? Но спорили зрители и критики в кулуарах, между собой. А театр пригласил сына Мясина, Лорку, чтобы он восстановил на родине отца-эмигранта три разных спектакля – «Треуголку», «Парижское веселье» и «Предзнаменования». Сын с двумя ассистентами репетировал около двух месяцев, но в разговоре перед премьерой намекнул на трудности раскрепощения и постижения нюансов танцовщиками ГАБТа.

«Профессиональность в труппе большая, но надо знать стиль, в «Веселье», например, избавиться от академизма, раскрепоститься. Вашим артистам это дается трудно – руки и корпус раскрыть, дать открытую эмоцию, сыграть лиризм. Легче всего получаются «Предзнаменования», это ближе всего к тому, что они привыкли танцевать. Хотя и здесь есть подводные камни, потому что это спектакль-мистерия, в котором много влияния Древней Греции. Труднее всего с испанским танцем в «Треуголке». Здесь надо учить акценты и так овладеть фламенко, чтобы отделаться от техники, а потом уже поставить руки. Это смесь классики, характерного танца и подлинного испанского. Псевдофламенко здесь – фальшивая нота, словно оперный певец поет блюз – то, да не то».

Мясин-младший, не удовлетворенный московскими претендентами на роль Мельника в «Треуголке», настоял на приглашении Хосе Мартинеза (звезды Парижской оперы). Но лучше бы Лорке отказали. Потому что Мартинез вышел на сцену – и одним мановением выразительнейшей руки как ластиком стер танцы артистов Большого, их вялые спины, провисающие конечности, неумение слышать ритм музыки де Фальи и выстукивать испанские дроби, стер неправильное понимание «Треуголки» как развернутого эпизода «Дон Кихота». Кроме Мартинеза смотреть можно было лишь на декорации Пикассо и на грустное лицо Лорки Мясина, сидевшего в царской ложе.

«Предзнаменования» (музыка Чайковского), на которые Лорка возлагал большие надежды, тоже не прозвучали. Во-первых, сам балет, хотя и полон сложных и порой неожиданных неоклассических комбинаций, тяготит назойливым аллегоризмом: вот этот персонаж, диагонально пересекающий строй кордебалета, называется Действие, этот, с причудливо петляющими классическими па, – Легкомыслие, а этот, со зловещими ужимками, – Судьба. Во-вторых, исполнители не придумали ничего, чтобы все это актуализировать. Какая там Греция, какая мистерия! Забудьте. Если под действием понимать кошачьи прогибы спины, любимый прием Екатерины Шипулиной в любом балете, то действия было много. Если танцевавшая премьеру Мария Аллаш (Страсть) делала это со страстью, то я – английская королева. Если Владимир Непорожний (Герой) был бы хоть чуточку героичен, если б Александр Воробьев (Судьба) не напоминал так сильно Злого гения из «Лебединого озера» и мышиного короля из «Щелкунчика»┘ Хорошо хоть молодой Егор Хромушин порадовал чистым исполнением да костюмы Игоря Чапурина (серое, белое, черное и немного малинового) были к месту.

Только на канканистом «Парижском веселье» (место действия – увеселительное заведение Парижа времен Тулуз-Лотрека) артисты, зал и критики проснулись. Под Оффенбаха в любом случае не поспишь, хотя вместо требуемого парижского шика нам скорее показали российский купеческий загул, да и тот выдавали как-то осторожно, по принципу «зачем напрягаться?». Куда девался знаменитый московский артистизм, главная часть мифа Большого театра? Морихито Ивата (провинциал Перуанец, дорвавшийся до парижской ночной жизни), наоборот, переигрывал. И только Светлана Лунькина (Продавщица перчаток) сделала то, что надо, – показала смесь изящества и соблазна.

Что на сегодняшний день интересно танцевать труппе? Какие новые балеты она готова сделать с полной отдачей? Баланчина вроде бы хотели танцевать все – но не получилось. Ноймайера хотели далеко не все, и получилось далеко не у всех. На Мясина тоже ворчали: зачем нам это? Те, кто взялся, судя по первому спектаклю, мало преуспели. И что дальше? Неужели мечта большинства – гонять из года в год «Лебединое озеро» да «Жизель»? И воображать, что делают это лучше всех в мире?