Майя Крылова «Болт», поставленный хореографом Алексеем Ратманским, – в какой-то степени ремейк «Болта» 1931 года, талантливой агитки о борьбе с вредителями. Новый спектакль Большого театра ускользает от точных определений. Стопроцентным соц-артом его не назовешь, хотя есть фига в адрес бессмысленного «праздника труда». Стилизуя эстетику двадцатых годов (конструктивизм форм и пафос содержания), Ратманский переписал либретто на «общечеловеческие ценности»: просто менять плюс на минус («хорошие рабочие–плохие хулиганы» или «сволочные пролетарии–симпатичные блатняги») постановщик не пожелал. Получилась «чума на оба ваших дома»: в «Болте» пострадавший от доноса сам легко доносит, любовь строится на карьерном расчете, «добро» (усыновление рабочими мальчишки-хулигана) пародийно.
Чтобы показать, как нечто большое угнетает единичное, и художник Семен Пастух постарался: скрестил гигантские болты, серпы и молоты, соорудил механических сталеваров-монстров (вся махина абсурдно крутится для горения одной гигантской «лампочки Ильича», висящей на авансцене). Но педалировать критику времени Ратманский не хочет. Его спектакль – совершенно условные двадцатые годы глазами эстета. Хореограф смотрит на эпоху, словно увлеченный энтомолог на насекомых: с легкой брезгливостью и с жадным интересом. Плакатность смакуется, как фисташковое мороженое, красочная картинка важней исторических «хорошо» и «плохо». Ратманскому нравится смешивать буденовки с фокстротом, заставляя артистов делать физзарядку в трусах и майках, а участников митинга орать «встречный промфинплан!». Автор ловит кайф, сочиняя «танцы машин»: коллективные колыхания тел изображают работу шестеренок, а вкрученное в пол фуэте «завинчивает» гайки. Балет о прошлом похож на фантастический рассказ в жанре «альтернативной истории». А светлое будущее в «параллельном мире», с апофеозом конницы Буденного (сексуальные всадницы в красной блестящей коже наяривают канкан) может возникнуть только во сне уставшего беспризорника. Сон – давний и проверенный балетный способ показать феерию танца. Спящему Дон Кихоту привиделись дриады, а беспризорнику – Осоавиахим. И показательный расстрел саботажника.
Все бы хорошо, да трудностей у Ратманского оказалось много, и первая – все-таки либретто. Людоедская история с болтом, подложенным в станок, отчаянно сопротивляется любой попытке ее цивилизовать. И не надо ссылаться на опыт предыдущей постановки Ратманского, «Светлого ручья», – если удался тот балет, то и индустриализацию одолеем. «Светлый ручей» не был спектаклем о колхозах. Это современный вариант сельской пасторали, «Тщетная предосторожность» наших дней, где запросто можно ничего не знать о пятилетках, но от души радоваться водевилю. Второе препятствие – сатирическая партитура Шостаковича. Очеловечивая бесчеловечный сюжет, Ратманский ввел в балет любовную интригу, не предусмотренную в первом «Болте», для чего ему пришлось отдать гротескные куски музыки для вариаций героев и лирических танцев. То споря с музыкальными характеристиками, то оправдывая их, хореограф не единожды бьет мимо (коллега, сидевшая рядом со мной на премьере, страдальчески шептала: «Ну что они танцуют! Музыка не о том!»). Отсюда странности персонажей, когда комсорг, получившая вариацию Эстетки, выглядит не заводской активисткой, а барышней из дореволюционного салона символистов. И третье. Постановщик не совсем справился с номерной структурой партитуры, он слишком много цитирует себя из прежних спектаклей и перебарщивает с давней любовью к «драмбалету»: «бытовизмы» в жестах трафаретны, как и переговоры персонажей «семафорящими» руками.
Ратманский надеялся, что артисты оживят условность – наполнят эмоциями социальные типажи и станцуют стильно. Недаром он повторил ход авторов первого «Болта» и дал главным героям имена исполнителей. Кстати, буквально за сутки до премьеры эти имена поменялись: после генеральной репетиции предполагавшиеся комсорг Мария (Мария Аллаш) и несознательный работяга Димка (Дмитрий Белоголовцев) превратились в Настю (Анастасия Яценко) и Дениса (Денис Савин). По качеству танца Яценко и Савин обогнали маститых коллег и перекочевали из второго состава в первый, причем им пришлось танцевать два дня подряд – обойденный премьерой премьер тут же взял больничный. Из начального списка в спектакле остались ударник Ян (Ян Годовский), похожий на американского яппи, а не на советского пролетария, и беспризорник Ивашка (Морихиро Ивата). Эти артисты поняли, что в «Болте» классические па надо акцентировать нетрадиционно, с отсылками к современному танцу. Хорошо поработал женский кордебалет и исполнители партии мерзкого чинуши Козелькова – Геннадий Янин и Александр Петухов. Хотя для многих танцовщиков ломка привычек невыполнима, хоть им болт на голове теши. Может, грядущие исполнители полюбят непосильные задачи не меньше, чем хореограф, который рискнул плеснуть в историю о социальных зомби толику нормальных чувств.
