Бельканто и корпоративный интерес

На заре туманной юности, в эпоху барокко опера одевалась в соответствующие этикету придворные костюмы – греческие боги и античные герои в изображении капризных кастратов и скандальных примадонн расхаживали по сцене в крутых кринолинах и пышных плюмажах из перьев. Так что мода актуализировать обстановку классических опер в духе современности, охватившая театр последней четверти ХХ века, не что иное, как новый виток старой спирали. И сегодня перенос какой-нибудь «Аиды» из Древнего Египта эпохи мумий в тоталитарное фашиствующее государство эпохи Гитлера и Сталина уже набил оскомину и стал в среднеевропейском оперном сознании общим местом, если не приевшимся штампом. Но только не в российской провинции, и поныне сохраняющей в этом отношении старомодную девственность. Поэтому любое осовременивание старых сюжетов на российских оперных просторах воспринимается в местном масштабе очень остро – как эстетическая революция. Что ж, догонять цивилизацию, так всей единой Россией. Лидером по масштабу свершений тут, безусловно, является Новосибирск (франкистская «Кармен» Алексея Степанюка и Игоря Гриневича, советская «Аида» Дмитрия Чернякова), хотя быт коммунальной кухни и дежурная железная кровать имели место уже почти везде, за исключением, пожалуй, самых эстетически патриархальных районов вроде Мордовии или Бурятии.

Вопрос на самом деле лишь в том, помогает или нет подобная модернизация лучше схватывать суть произведения. Казанской опере, несколько месяцев в году обслуживающей зрительские потребности Голландии и смежных регионов, перенос доницеттиевской «Лючии ди Ламмермур» из романтических туманов средневековой Шотландии с ее замками и призраками в сферу корпоративной борьбы большого сити с его офисами и мафиозным истеблишментом, пошел на пользу. На сей раз евроремонт доведен до победного конца – не то что в половинчатой, компромиссной (и нашим и вашим) «Свадьбе Фигаро». История ламмермурской невесты от Вальтера Скотта о любви шотландских Ромео и Джульетты, разделенных клановой враждой, часто не трогает, будучи одетой в дорогие «испанские» костюмы и преподнесенной как концерт бельканто – на постановки такого типа народ обычно ходит наслаждаться красотами вокала, а не сопереживать человеческим драмам. Канадский режиссер Жаннетт Астер с ее психологической наблюдательностью сумела повернуть концертную концепцию оперы в русло женского романа и в духе хороших сериалов рассказала об участи женщины в тисках корпоративных отношений. При таком повороте многие условные вещи обрели актуальный смысл, гораздо сильнее взволновав воображение зрителя. Конструктивным стержнем спектакля стал вращающийся круг, в одной части которого художник Игорь Гриневич разместил оргстекло и серую сталь стандартного офиса, в другой белое безмолвие кладбища и в третьей – подвал, где свалены в кучу парадные портреты предков. Итальянский маэстро Марко Боэми – вариант золотой середины, он безошибочно чувствует вокальную сущность оперы Доницетти. Темпы, фразировка, динамика и контакт с певцами именно такие, какие должны быть. Второй дирижер, тоже итальянец Джулиано Бетта, возможно, более темпераментный, но менее логичный и точный, и – возможно, в силу молодости – склонный к слишком быстрому темпу.

Идет война бизнес-кланов в офисе Энрико (Юрий Ившин, Михаил Дьяков). Суетятся менеджеры, юристы, партнеры и секретари всех мастей и полов, но только один человек выделяется на этой шахматной доске отсутствием четкой поведенческой функции, ибо движет им только чувство, а не корыстный интерес, – это Лючия (современная девушка-эмансипе в модельных нарядах), ведь даже ее любимый, боевик Эдгардо (Игорь Борко и Георгий Ковриков в камуфляже и малиновом берете, с взрывчаткой в рюкзаке) втянут в корпоративные разборки и клановую вражду. Все как в жизни. С ума сойти очень просто – лечебница Кащенко переполнена.

Три Лючии – три разных спектакля о разном. Ученическая старательность, обаяние инженю и скромное колоратурное сопрано Светланы Трифоновой из Маринки – это одно. Мощный темперамент девушки с характером и крупный, богатый обертонами голос Хиблы Герзмавы – совсем другое. Но по качеству исполнения и градусу эмоционального воздействия ближе всех к истине оказалась Лючия Ирины Джиоевой, которую в Казани называют «наша Мария Каллас», и этим сказано много.