Театральный поединок, или Сумасшедшие игры

Театральный центр «На Страстном» завершил затянувшиеся новогодние праздники, показав в один вечер два спектакля по «Запискам сумасшедшего» – в постановках Владимира Лаптева и Шандора Орлоцки. В отличие от шутки, которая, как известно, теряет остроту с каждым повторением, неожиданное соединение двух театральных текстов в одном пространстве не снизило абсурда и трагичности Гоголя, напротив, дало возможность для любопытных сравнений.

Превозмогая усталость долгих праздников, публика все же осталась на второй спектакль, а настоящие стоики присутствовали на публичном обсуждении с актерами и режиссерами. Беседа была недолгой – время-то позднее, – но эмоциональной, тем более что спектакли располагали к бурным дискуссиям.

Для Владимира Лаптева «Записки...» – история любого, бессильного перед нечеловеческих размеров и масштабов машиной власти, для Шандора Орлоцки «Записки сумасшедшего» – нечто вроде истории болезни.

Поставленный в 1987 году в Эстонии спектакль Лаптева был даже запрещен, столь жестким он показался властям. Сейчас он объездил фестивали, а гастроли в Москве были организованы Центром поддержки русского театра за рубежом Союза театральных деятелей. Спектакль Орлоцки – дебют актера и режиссера в профессиональном театре. Поединок таких спектаклей – все равно что состязание борцов разных весовых категорий, тот, что потяжелей, обязательно задавит другого, но молодые люди достойно выдержали это испытание.

Спектакль Владимира Лаптева с Вячеславом Рыбниковым в роли Поприщина напомнил о хрестоматийном «маленьком человеке», коим, по мнению режиссера, является каждый в зале. Отношения этого человека с власть имущими, с судьбой, оставляющими его на обочине общества среди обрывков газет, которыми он на ночь укрывается вместо одеяла, – вот тема его «Записок», причина сумасшествия героя.

Поприщин–Рыбников настоящий гоголевский персонаж, гротескный и жалкий. Вот он воображает, как гордо подходит к надворному советнику – цилиндр на полу – и... плюет: Раз! Два! Три┘ И тут же, прижав голову к плечам, – скачок в сторону: слишком большая, слишком дерзкая фантазия! Болезненное унижение сменяет исступленное отчаяние.

«Почему я титулярный советник?!» – жалостливые вопли адресованы к другому цилиндру, подвешенному над головой. Это уже, должно быть, не надворный советник, а сам генерал или┘ «Ничего! Ничего! – почти весело произносит Рыбников. – Молчание!» Это «почему» и рождает невротическое сумасшествие, к которому вот уже 42 года готовился Поприщин, очинивая перья, заглядываясь на генеральскую дочь: какие у нее пузыречки должны быть в будуаре – рай земной. В том раю даже собаки пьют кофий со сливками и пишут письма своим соседкам.

Мир власти, мир сильных, «больших людей» гнетет и без того маленького Поприщина ниже, ниже, и он уже, услужливо выгибаясь, ползает перед начальником по полу. От сильных мира не укрыться даже в сумасшествии, они придут и будут лить на голову холодную воду.

Слезы в глазах актера вызывают уже не жалость, а страх. И вот уже сумасшедший Поприщин – человек, сжатый до одной боли, до страха перед ней.

Второй Поприщин гораздо младше своего предшественника, его не мучат шаги на лестнице, это все для него – далекая история. Он улыбчив, инициативен, похоже, ему любое дело, даже очинка пера, доставляет удовольствие. Он не бунтует против существующей в мире иерархии, но его нездоровье очевидно. В психиатрии есть термин «бравый шизофреник» – он, пожалуй, лучше всего подошел бы для определения его болезни. Такому не будуарные скляночки волнуют воображение, а хозяйка будуара, генеральская дочь. Да он и на ее подругу заглядывается так, что губы дрожат. Однако и в помутненном сознании Поприщин не теряет шизофренической бодрости: он смастерил не просто мантию – на ней гирлянды! вместо короны – фонарик! Достойный жених для генеральской дочки.

И хоть роль эта трудно дается молодому артисту, он находит верные тона.