Гергиев возрождает Московскую филармонию

Московская филармония хотя и оказалась за бортом недавних президентских грантов, но получила деньги по другим каналам. Результат налицо – за лето Зал Чайковского капитально обновили, перекрасили и вроде бы даже акустика малость улучшилась, при этом цены в буфете не подскочили, и 50 г самой доступной водки по-прежнему стоят 30 руб., но главное, что под новым руководством МГФ тихой сапой потихоньку выпутывается из шлейфа «проклятого прошлого» и советской бюджетной организации. «Вы дайте денег, а я вам все устрою», – поет севильский дон Базилио, и филармония смогла заполучить в свое распоряжение наипрестижнейшего из дирижеров – Валерия Гергиева со товарищи и Мариинкой в целом.

Пожалуй, мало кто еще из наших сталкеров-харизматиков способен, как Гергиев, собирать воедино в одном месте в один час абсолютно всю разобщенную, зажравшуюся и переругавшуюся московскую музыкальную и околомузыкальную тусовку вперемешку с театральной. На Гергиева приходят все – кому надо и не очень. Но приходят хотя бы отметиться. Как во время артобстрела в бомбоубежище.

Начало концерта в 21.00 – как это по-гергиевски! Малер для полуночников – это так романтично и к тому же так удобно для Москвы, все больше переключающейся на ночной режим обитания. И умеет же маэстро выложиться и нас расстелить на полную катушку, тут просто нету слов. Во Второй малеровской симфонии «Воскресение» этот катарсис ему удается на раз. Не меньше впечатлял и КЗЧ, забитый под завязку до самых «ласточкиных гнезд» под потолком, а в прежние времена пустовавший, скажем, даже на Хайтинке или Рождественском. Мобильники в тот вечер словно сговорились – у них была своя параллельная симфония, но даже она не мешала, как, впрочем, и две разношерстные солистки в финале: музыкальная, но сухая Злата Булычева и звучавшая то жирно, то пестро Ирма Гиголашвили.

Вечером сенсаций стала «Пиковая дама». Вместо ожидавшегося в кругах концертного исполнения а-ля Пасхальный фестиваль мы получили самый настоящий спектакль, вопреки имеющейся в активе галибинской версии поставленный Алексеем Степанюком, у которого до этого давненько не было ничего стоящего. Сенсация в какой-то мере и то, что эта «Пиковая» поставлена как минимализм – не тот минимализм, что от бедности, а тот, что помогает опере бороться с рутиной пыльных тряпок. Легкими намеками, пробросами, эскизами, светом, цветом и пространством удалось сделать гораздо больше, чем пышностью декораций и кринолинов. Моменты вроде того, когда в казарме Призрак графини хватает Германа сзади за плечи, а он потом увозит его (призрака) на кровати, по-своему очаровательны, их ведь тоже надо придумать! Галузин в любом виде – тоже сенсация, это константа теноровой надежности, не требующая анализа и комментариев (и все-таки темная, почти басовая окраска его тембра не перестает изумлять – поющий рядом Томский баритона-богатыря Черноморцева кажется персонажем легкого веса рядом с таким Германом). Во времена, когда уже больше не запоет Архипова, а Образцовой лучше петь джаз-блюз и играть любовь у Виктюка, Богачева, прежде неизменно котировавшаяся ниже, сейчас в роли Графини кажется полноправной царицей уходящей вокальной породы.

Узел неразрешимых исполнительских противоречий «Пиковой» это, конечно, роль Лизы – облик кроткой, ангельской девственницы плохо вяжется с тем ядерным «мочиловом», которое подложил Петр Ильич певицам в сцене Зимней канавки. После крупнокалиберных – страшно вспомнить – мариинских Лиз (от истошно вопящих до похожих на комическую старуху оперетты Богданову-Чеснокову и даже до меццо-сопрановых) выбор лирической Лизы в лице залетной московской птицы Ольги Гуряковой удачен прежде всего по картинке, по типажу. Насколько хороша и сценична Гурякова, знают все. Но так же все знают, что она сугубо лирическая певица и что легкий русалочий холодок – ее стиль. В первой половине оперы все более или менее в порядке, но Канавка – уже не ее весовая категория, и на эту борьбу со штангой можно смотреть только с сочувствием и опаской за будущее певицы. Из другого женского персонала неожиданно красиво и органично звучала в моцартианской по духу Пасторали Булычева-Миловзор.

То, что оркестр Гергиева сенсационен, – не новость. Из новостей дня скорее интерес маэстро к затаенному, на пределе слышимости пианиссимо, от которого мороз по коже, и более тонкой, чем раньше, проработке деталей. Но главная внутренняя сенсация (для Москвы, разумеется) – горькая очевидность того, какого фантастического пространства для подобных синтетических зрелищ наша опера и наш театр были лишены все эти годы.