Павел Руднев
А костюмы в «Тартюфе» действительно хороши... Сцена из спектакля.
Фото Артема Житеневва (НГ-фото)
Знакомство с «Тартюфом» следует начать с программки. Эпиграф из Мольера («Нам надо честно жить и презирать злословье, / А сплетники пускай болтают на здоровье») заранее предпослан, очевидно, всем яростным критикам спектакля как презумпция невиновности. Подобная позиция театра игнорировать любую публичную реакцию своих «самых честных правил», вероятно, может исходить только из представления о том, что МХТ делает какой-то исключительный шаг и в «Тартюфе» открыто противостоит общественной морали. Косной и старомодной – в отличие от прогрессивности Нины Чусовой, сумевшей поставить спектакль о «простом, советском» Тартюфе, как сообщает та же программка.
Далее, до списка исполнителей идет уже привычный для мхатовских афишек исторический экскурс с энциклопедическими справками и иллюстрациями. Табаковскому театру, убравшему «советскую» букву «А» из названия, очень важно показать публике, как неслучаен «Тартюф» в репертуаре, где были удачливые предшественники – у Станиславского в 1939-м и у Эфроса в 1981-м. Видимо, театр надеется, что спектакль Чусовой тоже останется в истории театра.
С параллелями явно поспешили. Потому что этот «Тартюф» еще более укрепил мнение тех, кто обвиняет МХТ в антрепризности, капустнической морали и работе на поводу у публики. Если уж говорить о традициях, то «Тартюф» свою природу наследует только у комедии «№ 13», причем самой плохой ее части. Здесь Чусова с лихостью варвара, сдирающего скальп бледнолицего, снимает с мольеровской пьесы статус «высокой комедии», обращая ее во французскую комедию положений.
Над чем нам предлагают посмеяться? Над физическими недостатками прежде всего. Над объемами трех толстяков (Оргон Александра Семчева, Тартюф Олега Табакова, Дамис Романа Хардикова), над размерами «маленького» артиста Владимира Федорова (наперсник Тартюфа), над одесской хабалистостью Дорины Марины Голуб, над зияющими черными чулками у набожных монашек, над трупом умерщвленной кошки, над Оргоном в женской одежде. Если здесь произносят имя Оргас, кто-то рядом обязательно шепнет в рифму: «оргазм». Если спорят два толстяка, то режиссер обязательно поставит их в мизансцену борцов сумо. Здесь все должно смешить, развлекать и кружиться. И смешить едва ли смехом мольеровским, горьким, памфлетным – рефлекторный смех куда предпочтительней.
Удивительно, насколько не попыталась постановочная команда раскусить твердый орешек мольеровской драмы. Почему Оргон «обманываться рад» и чем прельщает его святоша с ясными намерениями? Почему злокозненность подлеца может пресечь только вмешательство короля и где такой справедливый король сегодня? Есть ли он вообще и можем ли мы в той же ситуации надеяться на разборчивость высшей власти? На все эти вопросы, ставящие «Тартюфа» в ранг великих пьес, Нина Чусова и МХТ отвечают Мольеру коротко: «Твои проблемы, Жан┘» – и просто их не решают.
Сказать о Тартюфе «он – зэк» значит закрыть проблему героя. Олегу Табакову актерскую задачу просто облегчили – он вообще не играет Тартюфа, а играет зэка, вырвавшегося на волю и желающего нарезвиться вдоволь до следующей отсидки. До совершенства образу не хватает рваного тельника, золотозубого оскала и тюремной манеры курить на корточках. У Тартюфа костюмы в полосочку, у всех остальных такие же – но в семействе Оргона эта деталь напоминает скорее рисунок матрасов и пижам. Тюремный мир сталкивается с буржуазным, сонным и вальяжным. Полосочки притягиваются друг к другу.
В истории московского театра уже был один зэк. Максим Суханов играл Хлестакова блатарем-бычарой. Воровской шалман, соблазнивший провинциальных российских чиновников, – вещь понятная и удобоваримая. Можно сказать, что спектакль Мирзоева вообще предвосхитил будущее слияние политики и криминала. Но трудно представить себе появление московского авторитета с русскоязычной татуировкой на груди и прической «под горшок» в мире французской буржуазии – а ведь кроме табаковских полосочек, нам более ничего не напоминает о смене времени и места действия. Более того, «французский колорит» только усиливается – Владимир Мартиросов и Анастасия Глебова используют элементы европейского барочного театра: конец первого акта явлен в декорациях религиозного апофеоза с музыкой «Кармины бураны», конец второго акта – в нарисованных языках пламени, выезжающих из-за кулис.
Вы спросите, есть ли что-то хорошее в спектакле, неудавшемся от начала и до конца? Есть. Без «Тартюфа» мы, наверное, никогда бы уже не вспомнили, что у художника Павла Каплевича есть вкус и чувство меры, что он талантливый мастер, на которого не жалко потратить колоссальные бюджеты. На этот раз Каплевич отказался от привычных перверсий формы, дикого кроя и нестройного смешения стройных красок, ему удалось сочинить костюмы внятные, завораживающие и техничные. Эффектная «полосная» гамма, повторяющаяся в бесчисленных вариациях, сменяется ради пятиминутного танцевального финала (с отличной музыкой Кострова, кстати) традиционными одеждами мольеровской эпохи с широкобедрыми кринолинами и необъятными тюрбанами на женских головках. «Красиво, богато┘» – только и можно вздохнуть на поклонах и быстро выметаться из зрительного зала.
