Юлия Клейман На фестивале «Балтийский дом», где стало уже доброй традицией показывать последние работы Эймунтаса Някрошюса, режиссер в этот раз показал первую часть спектакля «Песнь Песней», точнее – четыре песни из восьми. Несколькими днями раньше на пресс-конференции литовский режиссер назвал почти двухчасовой по времени и вполне завершенный композиционно спектакль эскизом, но эскизом концептуальным. Поэтому и судить о нем все-таки можно.
Как и в двух последних постановках театра «Мено Фортас» «Радости весны» и «Благо осени» по поэмам Донелайтиса, в «Песни Песней» Някрошюс обратился к непростому поэтическому тексту – на этот раз к книгам царя Соломона. Но в узорной, тяжелой ткани библейских стихов режиссер обнаружил прозрачность, позволившую ему выткать на этой канве совершенно новую историю. Оригинал лишен сюжета, но его поэтика целиком основана на образах южной природы. Някрошюсу подобная эстетика дала свободу для использования излюбленной им натуральной фактуры – дерева, металла, камня.
Местом действия вновь становится деревня. Ее обитатели – суть те же персонажи спектаклей из цикла «Времена года» в исполнении молодых актеров. Но в постановках поэм К.Донелайтиса крестьяне были носителями гармонии – ведь в природе все хорошо и справедливо: так, растревоженный покойник оживал, а побоями человеку не давали замерзнуть. В «Песне Песней» крестьяне – жестокая и косная масса.
Спектакль начинается с того, что очаровательные крестьянки, нацепив очки, завязав косу впереди, наподобие бороды, и обмотавшись свитками, пытаются постигнуть смысл соломоновых стихов. Но архаичный текст вызывает у них лишь благоговейное недоумение. Когда же среди крестьян появится она – непохожая ни на кого девушка, которая вся – свободная стихия любви, ее вначале будут восторженно подбрасывать, а потом, заточив в деревянный ящик, закидают камнями. Метафорична сцена с высоко висящим яблоком, которое все пытаются достать, а когда с появлением девушки его все же срывают, оно становится никому не нужным. Именно она, порывистая чужачка, сбрасывает обертку с наковальни в глубине сцены, и металл начинает звучать. Возникает прекрасный «лейтмотив девушки», которому противостоит какофония трубы одного из крестьян. Еще одна метафора: пытаясь уничтожить ненавистную, крестьянки ставят между ней и наковальней огромную решетку, ячейки которой завешивают цветными тряпками. Сами они тоже садятся по другую сторону решетки и довольно из-за тряпичных окошек выглядывают: дескать, любовь должна быть такой вот сдержанной, спрятанной от чужих глаз и окруженной уютом. Расправляются и с возлюбленным героини – одним из крестьян, чья пластика в соответствии с развитием любовной коллизии меняется: от неуклюжих повадок деревенского увальня к свободным, летящим движениям. Крестьяне наматывают ему на ноги цепи, к рукам прикрепляют холщовые мешки, к носу – косу. Теперь он похож на огромную уродливую птицу, ему нет места среди людей.
Но избитая, растоптанная любовь все равно вырывается. Мизансцена, по которой безошибочно узнается режиссерский почерк Някрошюса: девушка много-много раз пробегает мимо возлюбленного и каждый раз целует его на лету, а он в ответ целует ее следы. И вот влюбленные читают «Песнь Песней» вместе, будто создавая стихи заново: радостно бегая и разыгрывая каждую строчку┘ Спектакль завершается статической картиной: стена, сложенная из белоснежных свитков, в окне которой – наковальня. А настоящий финал петербургские зрители смогут увидеть на следующем, XV фестивале «Балтийский дом». Москвичи – несколько раньше. После премьеры в Испании, которая назначена на конец октября, «Песнь Песней» уже заявлена в афише фестиваля «Сезон Станиславского».
Санкт-Петербург
