Майя Крылова Только Мариинка отметила 145 лет с того дня, как строящееся здание театра получило свое название, как на пороге другая «круглая» дата – почти 120 лет назад на этой сцене впервые дали балетный спектакль. Когда архитектор Альберто Кавос (кстати, родной дедушка Александра Бенуа) соорудил бело-голубой театр, названный в честь императрицы Марии Федоровны – он стал музыкальной сценой города наряду с петербургским Большим (Каменным) театром, но балетов там сначала не показывали. К 80-м годам XIX века здание Большого обветшало, ремонт оценивался почти в миллион увесистых тогдашних рублей. Министерство двора Александра Третьего сочло за лучшее развалину снести, а императорские танцы заблаговременно перевели в новое помещение. Так в рабочем порядке Россия получила феномен, который прославится всюду как Мариинский балет.
Вместе со спектаклями в новое здание переехали старые традиции, они более века складывались в балетном Петербурге, с тех пор как в Северной Пальмире впервые появилась профессиональная балетная труппа. Традиции касались не только парадной эстетики спектаклей, хотя восьмидесятые годы – время «главного балетмейстера» Мариуса Петипа, его феерических, грандиозно-наивных, многоактных полотен (к этому времени Мариус Иванович уже поставил «Дон Кихота» и «Баядерку», подступался к «Спящей красавице»). Вокруг Мариинского балета витала специфическая атмосфера, которая складывалась из крупных и мелких деталей: от желания членов императорской семьи покровительствовать балету вообще и балетным артисткам в частности, до нешуточных страстей петербургских балетоманов, имевших привычку после спектакля ужинать в лучших ресторанах города, где шампанское лилось менее бурной рекой, чем взволнованные спичи по поводу балерины Икс или корифейки Игрек. На Мариинский театр не жалели государственных денег: роскошь оперных и балетных постановок не только развлекала, но и отлично репрезентировала идею монархии и самоуважение правящей династии. Мариинский балет до 1917 года – это великие князья в театральной ложе и кокетство Матильды Кшесинской, высшие сановники – завсегдатаи балета и бывший офицер-кавалергард в многолетних директорах, золотые табакерки от Фаберже как официальный или интимный подарок на актерский бенефис – и отголоски былого негодования демократически настроенных общественных деятелей, когда Салтыков-Щедрин разражался гневными статьями по поводу «безыдейного» и «консервативного» балета, а Некрасов клеймил позором дочь Петипа Марию Мариусовну, станцевавшую конфетно-балетный концертный номер «Мужичок».
В начале XX века Мариинский театр собирался погрязнуть в рутине, но тут новое руководство (тот самый кавалергард!) впустило в оплот академизма Фокина и Мейерхольда, художников «Мира искусства», Коровина и Головина. Но чреватый художественным прорывом период вскоре канул в Лету – грянула революция, у Мариинки появились иные заботы. Одно время театр переживал реальную угрозу закрытия – новые руководители страны считали, что искусство «аристократов и буржуев» должно умереть. Появился мощный конкурент – Большой театр в Москве: до переноса столицы он влачил второстепенное общественное существование, но теперь вовсю развернулся. Мариинский балет (ставший, конечно, ленинградским) должен был эстетически приспосабливаться к новой эпохе, вбирая в себя поиски молодых новаторов хореографии и выставляемые властью требования идеологически выдержанного искусства. Впрочем, такого рода трудности утряслись ко времени, когда в тридцатые годы уже вполне советский театр получил имя Сергея Кирова. (Именно к брэнду «Киров-балет» публика на Западе привыкла на зарубежных гастролях театра после Отечественной войны, и привыкла так крепко, что до сих пор на афишах за границей оба названия, советское и традиционное, неразлучны, а в Оксфордском балетном словаре 2000 года в статье «Мариинский театр» наличествует только ссылка – «см. «Киров-балет».)
Позже случились скандальные «невозвращения» балетных артистов (Нуриев, Барышников и Макарова – это не полный список) и художественный взлет молодого Григоровича как знамени оттепельных перемен: здесь он начинал и поставил свой лучший балет – «Легенда о любви». Были непростой уход с должности многолетнего руководителя Кировского балета Олега Виноградова (сопровождаемый грязными слухами и странными избиениями Виноградова на улице) и периодически наступавшая в балете творческая стагнация, что особенно обидно при созвездии талантливых исполнителей. Власти страны по-прежнему лелеяли Большой в Москве – «главный театр страны»: он был под рукой как способ продемонстрировать зарубежным гостям достижения «развитого социализма». Это вызывало сильнейшее раздражение у ленинградских-петербургских балетоманов и критиков: давно возникшее негласное противостояние двух балетных столиц России длится до сих пор и в Питере строится на аксиоме, что «наш» театр на сто голов лучше «вашего».
С перестройкой театр вновь стал Мариинским, а с приходом Валерия Гергиева изменилось очень многое, хотя всесильного директора больше танцев интересовали родные ему музыка и опера. Но Гергиев – слишком хороший менеджер и честолюбивый руководитель, чтобы не выжать максимальный пиар из высокого уровня питерского балета. Мало кто (а до недавнего времени никто) в театрах России может сравниться с Мариинским балетом в таланте собственного раскручивания. Особенно когда руководство Мариинского балета прогрессивно увлекается театральным аутентизмом и приглашает ведущих мировых хореографов. А в эпоху, когда президент страны – уроженец Ленинграда и горячий патриот своего города, и теперь в Мариинский, а не в Большой водят виднейших западных визитеров, – уже непонятно, что важнее: театр для балета или балет для театра...
К юбилею здания Мариинки его история словно совершила круг. Театр на Крюковом канале любим властями, как при Романовых, но постройка сильно обветшала (тут, впрочем, оперно-балетные помещения в Москве и в Питере идут ноздря в ноздрю). Дому грозит капитальный ремонт и строительство нового корпуса по проекту европейского архитектора. Вот только питерским балетоманам теперь не по карману дебаты за ужином в ресторане. Зато на балетах Мариинки нет клакеров. По крайней мере они ведут себя не так назойливо, как в Москве.
