Екатерина Ефремова
Бегун на длинную дистанцию Валерий Фокин.
Фото Петра Кассина (НГ-фото)
- Валерий Владимирович, когда вам год назад предложили возглавить Александринку, уже существовал Мейерхольдовский центр. По каким причинам вы согласились взвалить на себя еще одну ношу?
═
– В России, так сложилось исторически, есть три национальных драматических театра – Малый, МХАТ и Александринский. Я был уверен, что смогу помочь, и по прошествии года моей службы убедился, что не ошибся, поскольку оказался востребован мой опыт: и режиссерский и административный. Вторая причина – творческая. Работа в экспериментальном центре, подобном Центру Мейерхольда, должна иметь еще и приток совершенно иных, если можно так сказать, академических сил. Одно должно питать другое. Актеры этой труппы должны выступать не только в классических постановках, но и в экспериментальных работах даже, может быть, по современной драматургии. Да и режиссеры, которые будут работать на новой сцене, должны будут работать и на основной. Вот это переливание творческой крови и даст гарантию жизни театра.
═
– В логике ваших размышлений, приглашая в штат Александринского театра режиссера-авангардиста Андрея Могучего, вы предлагаете ему роль Мейерхольда, которая всколыхнет традиционный театр?
═
– Ну, с Мейерхольдом, конечно, сравнивать не надо, но то, что он должен дать какую-то новую энергию и обновленческую реакцию, – на это я очень надеюсь. Думаю, что работа в театре на постоянной основе даст ему возможность сконцентрироваться, а то, что это один из самых перспективных режиссеров в Петербурге, – в этом я убежден.
═
– А из кого вы выбирали: если говорите «один из самых», значит, вы его сравниваете с кем-то?
═
– Да, и он не очень молодой человек: ему уже сорок лет. Собственно говоря, ситуация с этим поколением режиссеров в Петербурге намного хуже, чем в Москве. Я вижу, как остальные режиссеры однажды вспыхивают ярко, но как только «наступает» второй спектакль, так интерес к нему сразу же остывает. Трудная профессия: бег на длинную дистанцию, а дистанция – вся жизнь, иногда нужно быть в группе лидеров, иногда отойти назад, иногда рвануть вперед┘ это непросто. За ним я прежде всего вижу мощный культурный слой – и это для меня важно, за другими видно в основном самовыражение. Они образовывают некий язык, который я называю «постмодернистскими отрыжками», – стебовый язык, который через пять–десять минут становится ясен и скучен, видимость энергии, ритма, движения┘
═
– У вас существуют ученики-режиссеры?
═
– В течение нескольких лет я занимаюсь в Центре Мейерхольда с молодыми режиссерами, в этом смысле я могу назвать их своими учениками: я их учу. Среди них есть способные люди. Хотя я считаю, что это неправильно – режиссер может учиться у нескольких людей и даже явлений: фильмов, книг, жизни, наконец.
═
– Предполагаете ли вы кому-то из них предложить постановку в Александринском театре?
═
– Мне хотелось бы, чтобы это были петербургские режиссеры. Не верю, что в этом городе нет или не будет способных молодых режиссеров. Еще пять-шесть лет назад активно назывались фамилии Козлова, Дитятковского, Туманова, Смирнова┘ В этом отношении Москва отставала: там не было молодой режиссуры. А сейчас по тем или иным причинам ситуация изменилась кардинально.
═
– Известно, что вы собирались сотрудничать с Русским музеем: получилось ли что-нибудь из этого проекта?
═
– Мы провели совместную презентацию выставки один раз в Нижнем Новгороде. Идея заключалась в том, чтобы театрализованно представить музейную выставку, но в конце концов все свелось к банальному концерту. Приехали петербургские силы: кто-то прочел монолог, кто-то спел романс, выступил балет Эйфмана┘ Я-то имел в виду другое: артисты «работают» некий сюжет на тему картины, такой спектакль в миниатюре┘
═
– ┘в котором изображение становится мизансценой?
═
– Грубо говоря, мы можем сочинить некий сюжет, который происходил до и после того, что изображено на картине. Театральную презентацию музеев в виде «живых» картин можно сделать, но на это нужно время – это же режиссерская работа, а я не могу сейчас этим заниматься, я буду репетировать Достоевского, а впереди – юбилей Александринки.
═
– После событий в Беслане невозможно обойти вопрос: что может сделать в этой ситуации культурная элита?
═
– Люди, которые занимаются культурой, могут только одно – отстаивать принципы серьезного классического искусства. Второе направление, которым может заняться театр, – это развлечение, это не мое направление, я этого не исповедую. Но в принципе я понимаю, что можно и отвлечь, развлечь зрителя – только талантливо! – на уровне шоу, оперетты, музыкального театра. Но одна из основных традиций и нашего театра, и нашей культуры – это все-таки созидание человека: вот этим мы можем заниматься. Нужно вернуть интерес к серьезному психологическому театру, который, к сожалению, уже угасает, хотя старый зритель еще сохранен. Главное - чтобы молодежь почувствовала интерес к театру, в том числе и к классическому. Вот в это мы можем внести серьезную лепту.
═
– А как вы относитесь к политическому театру?
═
– Думаю, что политизировать театр, как когда-то это было, – бессмысленно. Можно поставить спектакль про терроризм, как в Москве во МХАТе идет спектакль по пьесе братье Пресняковых «Терроризм», – это часть нашей жизни: безумие охватило мир. Когда я говорю, мир покатился вниз, то я и это имею в виду, прежде всего: все разрушено.
═
Санкт-Петербург
Дарья Гармоненко