Как на Харьков цунами налетел

У «режиссера-цунами», ученика Анатолия Васильева, киевлянина Андрея Жолдака заканчивается срок первого контракта в харьковском Театре имени Шевченко, по первому названию «Березиль», основанном в 1922 году «украинским Мейерхольдом» Лесем Курбасом. На сегодняшний день Жолдак поставил в Харькове четыре с половиной спектакля – «Гамлет. Сны» по Шекспиру, «Один день Ивана Денисовича» по Солженицыну, «Месяц любви» по «Месяцу в деревне» Тургенева, «Гольдони. Венеция» по «Слуге двух господ» и «Четыре с половиной» – это третий акт Гольдони, он идет отдельно.

В ноябре нужно будет подписывать новый контракт – и Жолдак принял решение это сделать. Отношения с харьковским театром принесли ему устойчивый успех на фестивалях и гастролях, поддержку местных властей, преданную публику и ненавидящую, побивающую время от времени витрины театрального фасада, в которых висят вызывающие фотографии собак из спектакля «Месяц любви».

Внешность Харькова обманчива: при обилии наружной рекламы, бутиков Canali, Yamamoto, Etro, Max Mara и модных ресторанов, при населении в полтора миллиона, пробках и трех ветках метро, это нормальный украинский пуританский город. Эмблема театра отвечает полемике, в которой город находится с Жолдаком: строчки «Харьковский государственный драматический» перечеркнуты и похожи на флаг с крестом, а ниже подпись: «Театр Леся Курбаса «Березиль».

Здание первого каменного театра города на Сумской, 9, построенное в 1839 году, отремонтировано, проведено отопление – Жолдак совмещает художественное руководство театром и функции директора. Сегодня это единственный в городе театр, зарабатывающий на билетах. Высокая по местным понятиям планка от 3 долларов на «старый» спектакль до 50 долларов на премьерные показы не пугает публику: зал на 800 мест заполняется на 80 процентов. Цена билетов в другие театры крутится вокруг доллара.

Артисты Жолдака обожают, они от него без ума. Театр пережил период безвременья, когда перехватывали друг у друга по пять гривен, но пережив это, стали семьей. Система «Как убить артиста», придуманная режиссером в соответствии с идеей актера-сверхмарионетки, их не пугает: от спектакля к спектаклю актеры все больше приближают нафантазированный режиссером идеальный мир вышколенных существ, совершенных и ловких, способных бесшумно, за секунды, менять мизансцены в моменты затемнений.

Марионетки в ситуации потопа

«Для спасения театра необходимо, чтобы театр был уничтожен и чтобы все актеры и актрисы умерли от чумы. Они┘ делают искусство невозможным», – эпиграф Элеоноры Дузе к главе в книге Гордона Крэга «Актер и сверхмарионетка» выглядит прямым указанием к свежим спектаклям Жолдака. «Идеалом сверхмарионетки будет┘ тело в состоянии транса: она станет облекаться в красоту смерти, сохраняя живой дух». Временами смотреть на актеров, вплотную приблизившихся к «идеальному театру», немного скучно – минутные мизансцены похожи на слайд-шоу (вспышка света – мизансцена – затемнение – следующая вспышка), в котором предыдущий кадр может отличаться одним движением мизинца. Но может и переместиться со сцены в зрительный зал, на ярусы. В целом есть ощущение околдованности: хлопаешь глазами, а вокруг целый мир, местами чересчур закодированный, но красивый до холодка в животе.

«Гольдони. Венеция» и «Четыре с половиной» – один трех-актный спектакль по мотивам «Слуги двух господ», поделенный на два. Оба фото- и кинематографичны; это кинематограф сновидений, фьяба по Жолдаку. На них вспоминается, что дедушка Жолдака Назар Тобилевич был двоюродным братом Арсения Тарковского, что Жолдак собирался поступать на Высшие режиссерские курсы к Андрею Тарковскому, но тот как раз уехал в Италию. «Четыре с половиной» (его хронометраж как половинка «большого» спектакля, 45 минут) – атмосферная, невероятно красивая зарисовка, совершенно самостоятельная по композиции и эмоциональной наполненности.

Как и «Гольдони. Венеция», здесь все пропитано водой – она льет с неба, журчит по полу, капает на лица, барабанит по подносам венецианского кафе, отражающегося в свете люстр венецианского стекла и десятке старинных зеркал. Как все работы Жолдака, это спектакль вокруг пьесы, «которая исчезла, но мы помним ее сюжет». Свой метод Жолдак сравнивает с потерянной пьесой Корнеля «Путь в рай», от которой осталась сотня выносок, – эти выписки, обрывочные фразы и играют. В «Гольдони. Венеция» он идет еще дальше – слова заменены числами, с помощью чисел изъясняются персонажи (в программке есть «словарь перевода» чисел в слова).

«Четыре тысячи шестьсот семьсот восемьсот девятнадцать!» – кричит Беатриче (Виктория Спесивцева). Смысл этих чисел не так важен: ведь начался потоп, а люди, перейдя со слов на числа, так и не научились понимать друг друга. Самое важное Беатриче показывает табличками, стоя на креслах у задней стены зрительного зала – 1, 4, 8. «Я», «женщина», «вода», – справляемся в программке. Все правда. Вода подступает. Женщина карабкается по веревочной лестнице на верхний ярус, выкрикивая числа и словно пытаясь перекричать потоки воды причудливо и сжато рассказываемой историей человечества. В это время на сцене (зрителей во втором акте тоже перемещают на сцену) служанки, выстроившись в ряд, фашистским знаком поднятой руки присягают черной школьной доске, сплошь исписанной цифрами. Актеры – старцы с длинными бородами в первом ряду партера, глядя на это, в немом гневе раскрывают рты, как рыбы.

Рыбы в спектакле плавают свободно. Больших, мягких и блестящих, с огоньками в глазах, водят, как тростяных кукол, среди рядов. Маленьким рыбкам освежают воду в аквариумах. В конце концов это не требуется – водная стихия накрывает все, и рыбы остаются в одиночестве. Одноногие женщины, двойники, существа в фехтовальных масках, иллюстрирующие новое прочтение гольдониевской комедии масок, стеклорезы для вспарывания пространства, душераздирающие саундтреки, фотоаппараты для фиксации золотого мгновения, которое «стремится схлопнуться в ничто», – все эти путешествующие по спектаклям Жолдака образы накрывает толщей воды. Зрителей, по идее, тоже. Но на «Гольдони. Венеция» это сладкая смерть. Смерть в Венеции.