Екатерина Барабаш «Я понял: не хочу больше жить. Мне скучны мои слова, мои мысли, мои желанья┘ Проклят мир и опустел для меня в один час: все ложь и все суета». Это одна из последних строк повести «Конь бледный», по которой Карен Шахназаров снял фильм «Всадник по имени Смерть». Борису Савинкову, эсеру-террористу, писавшему под псевдонимом «В. Ропшин», было на тот момент примерно двадцать восемь лет. 29 августа 1924 года Военная коллегия Верховного суда СССР приговорила Бориса Савинкова – организатора убийств Плеве, великого князя Сергея Александровича и многих других – к высшей мере наказания с конфискацией имущества. Советский строй отплатил ему за жизни тех, кого сам с готовностью уничтожал, завоевав Россию. В августе 25-го Савинкова сбросили в пролет тюремной лестницы на Лубянке. Бесславный конец для всадника по имени Смерть, человека, отождествившего себя с апокалиптическим персонажем.
Савинков был писателем неплохим, не без искры Божьей, но, в общем, средним. Единственное, в чем его точно нельзя обвинить, – это в фальши. Он знал то, о чем писал. Его повести – словно ликбез терроризма. Но не это главное в них. Каждая страница Савинкова, каждая строка – это исповедь.
Любая исповедь, как правило, перестает быть таковой, когда между ней и адресатом появляется посредник. Став таким посредником, Шахназаров напрочь выхолостил из первоисточника все ценное, что там было, оставив лишь слегка видоизмененный сюжет. Но для произведения такого жанра сюжет не играет сколь-нибудь существенной роли. В таких произведениях есть одна самодовлеющая вещь, одна-единственная доминанта – «Я». Здесь рассказ от первого лица не суть художественный прием, здесь «я» означает высшую степень достоверности. И каким бы хорошим актером ни был Андрей Панин, ему в роли террориста Жоржа (читай Савинкова) остается делать мефистофельский взор, катать желваки и двигать кадыком, словно не умещается Панин в этом фильме, тесен он для актера такого масштаба и таких возможностей.
Все остальные персонажи появляются и незаметно исчезают, растворяясь в мутном киноповествовании, построенном к тому же почти сплошь на крупных планах, что существенно утяжеляет восприятие. Как известно, Карен Шахназаров для фильма построил на «Мосфильме» огромный город, точь-в-точь воспроизводящий кусочек Москвы начала ХХ века. Даже брусчатку настоящую сделали, не резиновую, как водится в фильмах про старину. Видно, что быт и нравы города столетней давности изучены доскональнейше. Но не зря порой говорят, что правда убивает искусство. Излишняя достоверность поворачивается обратной стороной, являя неожиданную театральщину, опереточность. На экране – словно огромная сцена, над которой дотошно поработал сценограф, настолько дотошно, что выжег из нее каленым железом все намеки на жизненность. Призванные соблюсти вожделенную достоверность извозчики, городовые, мальчишки – продавцы пирожков, торопливо перебегающие мостовую из натуральной брусчатки барыни и барышни, террористы в котелках и пр. выглядят правильно одетой и хорошо обученной массовкой. Слов нет, разного рода исторические ляпы в кино раздражают (в одном ныне идущем сериале из жизни Москвы начала 50-х персонажи, например, договариваются встретиться у станции метро «Серпуховская», ничуть не смущаясь тем фактом, что эта станция была построена в 1981-м), однако собственными руками одним (правда, очень дорогостоящим) выстрелом, прямой наводкой, уложить весь визуальный замысел – это надо было потренироваться.
А кстати, почему вдруг Савинков? Трудно представить, чтобы идея экранизировать одного из самых известных в истории России террористов пришла режиссеру в голову просто так, с бухты-барахты. Конъюнктура? Гос-, соц- и политзаказ? Политический контекст, в котором актеры разыгрывают сцены из жизни дедов-террористов, объяснять не приходится. Слово «терроризм» нынче на слуху больше, чем у старушек - «пенсия». Политический подтекст понятен: терроризм обречен еще на заре прошлого века, недаром по фильму главный герой теряет одного за другим друзей, единомышленников, женщин, а в конечном итоге – и себя самого, рассказав и показав, как он выбросился из окна Лубянки (это уж совсем вольное отступление). Это что – манифест? «Враг будет разбит, победа будет за нами?» Вероятно, и можно было бы принять этот манифест, пусть даже в таком невысокохудожественном виде, если бы сегодня всадники по имени Смерть не резвились безнаказанно там, где Савинкову сотоварищи и не снилось. Приготовишки они были. И покаяние Жоржа-Савинкова, его «достоевские» сомнения, имел ли он право всю свою сознательную жизнь распоряжаться чужими жизнями, его коллеги по бомбометанию через сто лет не слышат и не услышат. Слишком громко рвутся бомбы, слишком громко плачут дети. Все имеет свой конец и свое начало. И история, вопреки расхожему мнению, повторяется не всегда в виде фарса, а чаще – в виде утроенной, удесятеренной трагедии. Поэтому смотреть фильм Шахназарова мучительно больно – оттого что ни в какие духоподъемные политические манифесты уже не веришь.
«┘и вот, конь бледный, и на нем всадник, имя которому Смерть; и ад следовал за ним┘ Откровение Иоанна Богослова».
У них в то время хотя бы метро не было┘
