Екатерина Барабаш
Мел Гибсон объясняет актеру Джеймсу Кэвизелу, как страдал Христос.
Фото Reuters
Те, кто думает, что Мел Гибсон, снимая «Страсти Христовы», сознательно шел на большой риск, сильно заблуждаются. Он в Голливуде не первый день, поэтому предположить, что даже ради перспективы создать фильм всех времен и народов пойдет на разрыв с голливудскими воротилами, не мог ни он, ни тот, кто хоть на секунду представляет себе, что такое шоу-бизнес вообще и кино, в частности. Гибсон сделал все как надо. С одной стороны, он взял тему заранее обреченную на интерес к ней со всех сторон – католиков и протестантов, православных и иудеев, атеистов и киноманов, евреев и антисемитов, и всех остальных (если кто-то еще остался). С другой – сразу отвел от себя все обвинения в богохульстве, святотатстве и кощунстве, сделав подробную, почти ученическую экранизацию Евангелия. К тому же он снял картину на тех языках, которыми пользовались прототипы его героев, – арамейском и латыни. Гибсон понимал, что недовольными и обиженными останутся многие, но его совесть будет чиста. Он истинный католик, известный в Голливуде своим религиозным усердием, а то, что папа Гибсон высказался против евреев – так сын за отца не отвечает. На всякий случай он собственноручно прибил в кадре ладони Христа (Джеймс Кэвизел) гвоздями к кресту (руки мы видим в кадре, правда, сам Гибсон остается за кадром), чтобы никого даже столь формальным и примитивным способом не обвинить в убийстве – ни евреев, ни римлян.
Однако обиды не заставили себя ждать. Обиделись голливудские продюсеры-евреи, поклявшиеся оставить впредь режиссера без работы за оголтелый антисемитизм. Успели обидеться неевреи, усмотревшие в картине смакование кровавых деталей. Что до неприглядной роли евреев в смерти Христа, тут, откровенно говоря, возразить нечего. В Иудее действительно жили евреи, и было бы странно, если бы Христа распял кто-то другой. Правда, непосредственно убили Христа все-таки римские легионеры, поэтому наступит еще момент, когда обидятся итальянцы.
Перед нами – последние двенадцать часов жизни Христа, выписанные с тщательностью художественного биографа-анатома. Если бы две тысячи лет назад существовало документальное кино, «Страсти Христовы» вполне могли бы за него сойти. Возможно, ревностный католик Гибсон преследовал благородную цель – напомнить нам об истинных мучениях Христа. Ведь за пеленой лет страдания Сына Человеческого вызывают весьма умозрительное сострадание, с икон смотрит на нас измученный, но чистенький Христос. В фильме же на протяжении двух часов мы видим нечеловеческие издевательства, тело Христа растерзано плетьми с металлическими крючьями на кровавые лохмотья, лицо – кровавое месиво, один глаз вытек, другой заплыл, примерно полфильма Христос восходит на Голгофу – падая истерзанным телом в грязь, получая очередные страшные побои римских стражников...
Но не кажется ли вам странным факт, что появившаяся порядка тридцати лет назад рок-опера «Jesus Christ Superstar», мгновенно ставшая хитом, не вызвала и малой доли тех нареканий, что выпали на долю «Страстей...»? А ведь скандально-крамольное «Последнее искушение Христа» Мартина Скорсезе все-таки по части скандальности уступает фильму Гибсона. Или – «Евангелие от Матфея» Пьера Паоло Пазолини, пропитанное идеями Маркса? Причем во всех предыдущих случаях возмущались церковники, а теперь возмущение – сплошь светское. Почему, интересно?
Гибсон столкнул миф и реальность. А для мифа нет ничего страшнее, чем попытка смахнуть с него пыль времени, разогнать облако несуразиц и стереотипов, оставив лишь то, что хочется называть реальностью. Миф и реальность не могут существовать вместе, кто-то один непременно должен победить. Эта борьба, как правило, болезненна для тех, кто привык к мифу. Подобно археологу, Гибсон попытался оживить события 2000-летней давности, не привнося в рассказ ничего от себя. Но пока Христос оставался давно уже обезличенным Мессией, все были довольны. Как только из Мессии потекли кровавые слюни, на кончике носа замерла кровавая слеза, а окровавленные руки беззащитно и жалко затряслись от боли и слабости, он стал раздражать. Но Спаситель не может, не должен раздражать, его нельзя видеть в грязи и без глаза – вот что вывело из себя многочисленных ревнителей мифа. Пока толпа, распявшая Христа, была безликой, тупой и неблагодарной толпой, мы не имели к ней отношения. Как только толпа собралась из раз, два, три, четыре, сто, тысяча – но отдельных людей, каждый отдельно отвратительный в своей низости, вдруг вспомнили, что эти люди – евреи. Начались обвинения в антисемитизме.
«Страсти Христовы» оказались фильмом не про страсти и даже не про Христа. В большей степени он оказался фильмом про тех, кто пришел этот фильм смотреть. Пришли – и выяснили, что никто не хочет знать, как было на самом деле, всем хочется сказки. Боль и страдания, как правило, грязны, а нам хочется чистенького Спасителя, этакой расплывчатой фигуры в глубине веков с нимбом над головой.
Хитрый Гибсон устроил нам проверку на веру. И прошли ее далеко не все.
Поэтому-то скандал вокруг «Последнего искушения Христа» кажется теперь невинной перепалкой между Скорсезе и Церковью. Люди готовы простить вольную интерпретацию мифа, отход от всех канонов, наличие разнообразных трактовок образа, но только не игру в раздевание. Придумывай что хочешь, верти-крути, только не трогай всерьез. Гибсон, как ни кощунственно звучит, раздел Христа, раздел любимый многовековой миф, попытавшись влезть поглубже в клубок страстей Христовых тире человеческих. За что и получил – то ли суперрекламу, то ли анафему. Как бы там ни было, «Страсти Христовы» за три недели проката уже десять (!) раз окупились – фильм с бюджетом 25 млн. долл. собрал 250 млн. Из известных актеров в фильме снялась лишь Моника Белуччи – в роли Марии Магдалины.
