Майя Крылова
Леонид Якобсон.
Фото из фондов Музея академии усского балета имени А.Я.Вагановой
Живи Леонид Якобсон (1904-1975) не в СССР в эпоху идеологически выдержанного искусства, а в ином месте в иное время - столетие со дня его рождения отмечали бы не только профессионалы и продвинутая публика. Но Якобсон творил в такую эпоху, что в энциклопедиях к его профессии "хореограф" добавляют прилагательное "советский". Живя при железном занавесе, он так и остался малоизвестен в мире, хотя значение Якобсона в истории балета не меньше, чем Петипа или Баланчина.
Всю жизнь Якобсон пробивал свои балеты. Ходил на приемы к начальникам, писал, умолял, грозил, упрашивал... Чудом Якобсону разрешили создать собственный коллектив - "Хореографические миниатюры". Власти его не любили и всегда подозревали в смертном грехе формализма. А Якобсон всего лишь "наивно" считал, что театр - такое искусство, где творческая задача каждый раз должна иметь заново рождающуюся форму. Он не знал, что сочиняли на Западе, но делал то же, за что в Европе и Америке превозносили, а в СССР травили. Врагом поневоле его сделала советская идеология, решившая, что танец на пуантах - это хорошая и классово близкая условность, а танец босиком - условность плохая, вредная для строительства коммунизма.
Биография Якобсона - пример того, как власть по глупости сама копала себе историческую могилу. Практически каждый балет Якобсона перманентно травили, соревнуясь в цветистой демагогии. Номер "В порту" по Мопассану заклевали на основании "Зачем советским людям показывать проституток?". Балет "Двенадцать" (по Блоку) запрещали 4 раза. Миниатюры по скульптурам Родена отменяли: они разлагают молодежь. Трико телесного цвета приказали сменить на платье - так целомудреннее. Обвинения в эротике - общее место нападок на Якобсона. Хореограф и в самом деле разбавлял горячей телесной энергетикой пресное болото так называемой "советской современной хореографии". (Не случайно Игорь Кон в недавно вышедшей книге про мужское тело в культуре специально отмечает Якобсона и его роденовский цикл, где царило "обнаженное и страстное тело".) При запретах ссылались на мнение народа: мол, советская публика не поймет и не простит. Как впоследствии иронически писала вдова балетмейстера Ирина Якобсон, "советская публика простила и с удовольствием смотрела спектакль".
С ним любили работать хорошие артисты, уставшие от однообразного классического репертуара. После многих лет работы в Кировском театре к нему на семидесятирублевую ставку ушла Алла Осипенко - народная артистка, прима-балерина. Когда очередной номер хореографа "Нимфа и минотавр" был запрещен, Осипенко с Якобсоном пробивали разрешение на показ через председателя Ленгорисполкома. Тот был поражен, что просители не просят личных благ - ни квартиры, ни машины, а всего лишь позволения исполнить какой-то балет. От изумления разрешил, а в конце аудиенции спросил: "Вам точно не нужно квартиру?"
Майя Плисецкая, которая исполнила роль Фригии в якобсоновском "Спартаке", вспоминала, как хореограф заставлял ее по сотне раз повторять каждое движение: "Танцевать в римских сандалиях, ставить ноги прямо, не выворачивая носки наружу и танцевать на носках, хотя нас всегда учили разворачивать ноги и не вставать на носки. Якобсон ставил каждое движение вплоть до отдельных нот, так что за минуту приходилось делать около пятидесяти па. Твои ноги делают одно, руки другое, голова - что-то совсем другое, но все это связано общим стилем". Когда Якобсон загорелся идеей поставить балет "Клоп" по Маяковскому на музыку Шостаковича, композитор разрешил Якобсону любые эксперименты с музыкой! Хореограф вставил в партитуру старинные романсы и даже еврейскую песню "Хава нагила", что окончательно вывело из себя чиновников. На их совести еще и утраченный якобсоновский балет на Девятую симфонию Шостаковича, запрещенный перед премьерой.
В жизни Леонид Вениаминович любил бахвалиться, а на упреки в нескромности ("и так все знают, что в Кировском театре вы самый талантливый и блестящий") отвечал: "В том-то и дело, что никто этого не только не говорит, но даже не знает". Публично называл хореографию Петипа "гадостью" и "дребеденью". Наталья Макарова, много работавшая с Якобсоном, вспоминает, как он "доводил всех до бешенства, утверждая, что декорации к его спектаклям могут создать только Дали или Шагал и что советские художники никуда не годятся". В общении Якобсон был малокоммуникабельным человеком, мог нахамить, мог даже ударить. Известна история с Арамом Хачатуряном. Ему не понравился якобсоновский "Спартак" - возможно, потому, что партитура была сильно сокращена после долгого сопротивления Хачатуряна. Дошло до драки, правда, случайной. Соавторы, балетмейстер и композитор, шли по Невскому и спорили. Хачатурян жестикулировал и случайно задел Якобсона по лицу. Тот подумал, что нарочно, и дал сдачи. Жена Якобсона безуспешно разнимала дерущихся творцов...
Он был страшно принципиальным во всем, что касалось творчества. Мог собственную жену-танцовщицу поставить во второй состав, а хорошую балерину - в первый. Когда было нужно для балета, проявлял чудеса - например, добился, чтобы группу артистов пустили в подвалы Эрмитажа, посмотреть засекреченный от народа трофейный Пергамский алтарь, который Советский Союз тогда еще не отдал ГДР...
В прошлом году бывшая труппа Якобсона восстановила некоторые его работы. Успех был потрясающий. Второстепенная компания сразу попала в номинанты "Золотой маски". В начале двадцать первого века танец Якобсона оказался удивительно свежим.
