Григорий Заславский Выходит человек и под музыку начинает быстро-быстро говорить. Потом уходит, выбегает девушка и тоже говорит, тоже - быстро. Уставая, сходят с небольшого помоста, чтобы глотнуть воды (впервые с таким простым отношением к сценическому исполнению я встретился на концерте Диаманды Галас, которая между песнями прикладывалась к двухлитровому пузырю с минералкой, стоявшему у рояля). Матерятся - как будто так и нужно, и мат - в одно ухо влетает, из другого вылетает, как все прочие слова. Слов много, нет времени и сил думать о каких-то конкретных, тут, как в толпе, лиц не видно, чувствуется лишь могучее шевеление, общий трепет жизни, о котором написал когда-то Андрей Платонов.
Словопоток, словопотоп. Обос..али? - Как говорится, - обтекай┘
И не спросишь: "О чем это? Что он имеет в виду?" Не спросишь, поскольку все понятно. Понятно, о чем он говорит, о чем музыка, зачем на подмогу Вырыпаеву на сцену выбегает девица (Арина Маракулина) и почему они такие, немного агрессивные, немного апатичные, немного уставшие от жизни и от себя самих.
Он выходит на сцену и принимается тараторить. Тараторит и тараторит. Про то, как один Саша зарубил лопатой другую Сашу, и много еще другого про него и про нее. И все это - на тему или, вернее, по мотивам десяти заповедей. Тех самых, о которых в старом еврейском анекдоте один известный сын еврейского народа говорит, что "всего десять, но прелюбодеяние входит". У Вырыпаева оно как раз не входит. Прелюбодеяние не входит, и "не убий" не входит. У него, если можно так сказать, всем заповедям дана команда "на выход!". Все вывернуты наизнанку, задом наперед.
Слушаешь Вырыпаева и ищешь подобие и подобного.
В манере исполнения узнается Евгений Гришковец, еще чувствуется влияние Пети Мамонова и еще, как ни странно, немного - Фила Донахью, того самого американца, который когда-то с Познером вел телемосты между Москвой и Америкой, который легко и свободно рассуждал обо всем, что только попадалось под руку и на язык. В отличие от наших телеведущих он был раскованным, даже чуть-чуть развязным. В отличие от Донахью Вырыпаев обо всем говорит по-русски, он не подцензурен, а значит, временами выражается нецензурно.
К нынешнему успеху на "Новой драме" (премия за лучший спектакль) Вырыпаев давно был готов, эта награда, если угодно, дышит в затылок его уже давнему и прочному успеху. Мода на Вырыпаева продолжается никак не меньше года, в подвал "Театра.doc" уже спускались столичные олигархи, артистический и политический бомонд, Вырыпаев уже опробовал клубные подмостки, получил первую премию театрального фестиваля в польском Торуне и вошел в короткий список профессиональной премии Союза театральных деятелей "Гвоздь сезона".
Став модным, Вырыпаев, возможно, и против собственной воли, пошел по стопам Гришковца, он перестал быть персонажем только театра (и конкретно - "Театра.doc"), став персонажем моды, человеком света.
Быть модным, конечно, здорово. Но у моды - опять-таки, вне зависимости от желания того, кто оказался на гребне волны, - имеется неприятная особенность: мода - явление преходящее, она приходит и уходит. Как модница, строго оглядывающая свой гардероб на предмет отсеивания того, что стало "отстоем" и уже не сгодится в новом сезоне, публика модных перформансов и спектаклей думает о том же: главное для нее - прийти вовремя, до того, как явление выйдет из моды. На "Кислороде" дыхание этой публики чувствуется.
Те, кто приходит на "Кислород" сегодня, вынужден добавлять к получаемым впечатлениям немного фантазии, чтобы вообразить, как это выглядело в первые дни, на первых представлениях. Ощущение, схожее с тем, которое испытывает гость, приходящий к середине застолья: все уже давно уважают и любят друг друга, а ты - сухой, как лист, и хочешь внимания к своему трезвому тосту.
Мне показалось, что "Кислород" Вырыпаева относится к числу скоропортящихся театральных продуктов. Техническое исполнение - безупречно, вызывает восхищение техника речи, умение безболезненно и без единой ошибки вываливать килограммы слов в единицу времени. Но такое - отчасти личное, даже автобиографическое высказывание - нуждается в личном, в почве, прошу прощения, и судьбе (всегда интересно и одновременно страшно думать, что делать дальше после такого успеха и после того, как становится понятной конечность, исчерпываемость счастливо найденной манеры).
Нерв появляется примерно на середине короткого часового спектакля-концерта, то ли перформанса, то ли исповеди в стиле рэп. И тогда - захватывает. Или - вставляет. Иначе говоря, - торкает. И то, и другое, и третье, в зависимости от того, к какой категории зрителей вы относите себя.
"Кислород" - это конспект, выжимка нашей жизни, который в прямом и в переносном смысле отталкивается от другого конспекта, когда-то давно спущенного нам с Самого Верха. Вместо старых, "стершихся" слов Вырыпаев предлагает десяток и сотню новых, там, где было место для одной, непреложной истины, - сразу две: теперь можно и так, и эдак. В "списке Вырыпаева" перечислено все, что встретилось на пути, что попалось на глаза или всплыло из памяти: Иерусалим, арабы, евреи, Нью-Йорк, 11.09.01, менты, проверка паспортов, мюзиклы, Баренцево море, травка, кокаин, героин, Грибоедов и памятник ему, избитые истины ("Только безумная любовь может оправдать безумную ненависть"). Без прежней однозначности, когда при слове "поэт" полагалось выкрикнуть Пушкин, а на "дерево" откликнуться березой.
