Вера Максимова Кажется, он сыграл все. Громада ролей колышется, густеет за его плечами, устрашает числом. Там - рабочие и крестьяне, председатели колхозов и директора заводов, секретари райкомов партии, инженеры-реформаторы, которые упрямством и талантом старались одолеть косность гибнущей "системы". Там - исторические деятели и знаменитые революционеры, рядовые солдаты Отечественной войны и маршал Победы Жуков; легендарные герои античной древности, там - люди душевной святости, как Сергей Серегин в "Иркутской истории" - князь Мышкин наших дней, и гении зла, как шекспировский Ричард III. Там - смешные "детские" чудаки и много людей просто хороших.
* * *
Единственный из больших актеров нашей сцены, во времена, когда постепенно и трудно открывалась подлинная история русской революции, он "по очереди" сыграл Ленина и Сталина. Казалось, что все герои Ульянова, сочиненные авторами и существовавшие на самом деле, могли быть только такими, какими он их сыграл. И безрукий солдат Председатель, подымавший из военного разорения деревню, за которого Ульянов получил Ленинскую премию и навсегда стал всенародным любимцем. И маршал Жуков - коренастый и мужественный красавец, с резким профилем и беспощадно-властной складкой рта.
За полвека актер сыграл величие, безумие и трагедию русского максимализма (в Ленине, Рогожине, Дмитрии Карамазове), абсолюты веры (в Сергее Серегине и старике Едигее), бездны безверия (в Сталине и Ричарде III), преданность химере-мечте (в революционерах-большевиках) и разочарование в ней, беспощадность суда над собой (революционный моряк-убийца Гайдай), безжалостность осмеяния себя (генерал Чарнота в булгаковском "Беге"); неутолимое и жадное желание жить и стоический отказ от жизни. В его первостроителе Комсомольска балтийском матросе Косте Белоусе пела прекрасная юность наших отцов.
На самом деле все было по-другому. Комсомольцы-первостроители почти все вымерли, вымерзли в тайге, а достраивали город-форпост на Востоке страны пришедшие по льду Амура военные. Деревню не подымали, а разоряли и уничтожали с большой кровью. Но проживший жизнь атеистом, в искусстве Ульянов был человек верующий. Всегда играл по "своей вере" без грана цинизма. Не интеллектуал, не теоретик, а актер тайны и наития, он и тогда многое угадал верно. В корявости революционного матроса Гайдая чудилось и близилось моровое поветрие революционной бдительности. В "варшавской истории" москвича, студента, недавнего солдата - победителя Виктора, любовь которого к польской девочке-певице уничтожает, рвет на части сталинский закон о "браках с иностранцами", он прочитал трагедию своей страны.
* * *
Поколение, к которому он принадлежал, пощадила, не сожгла в огне Война. Его год рождения - 1927-й - был первым, который не призывался. Мальчики, пришедшие вместе с ним в Вахтанговское училище, немногие юноши-фронтовики после госпиталей помнили, что судьба и те, кто погиб вместо них, подарили им жизнь. Можно представить, с какой жадностью, яростью, ненасытностью они учились.
Ульянов, разумеется, был отличник. Остался "отличником" и там, в профессиональной своей жизни. Оказался нужен в начале 50-х, когда менялось и обновлялось поколение вахтанговских лидеров и великолепная четверка - Гриценко, Яковлев, Ульянов, их "прекрасная дама" Юлия Борисова - выходила на главные позиции. В единственном театре своей судьбы Ульянов нужен, незаменим и теперь.
Прикрепившееся к нему в советские годы определение "социальный актер" недостаточно и лишь в малой степени объясняет его. Он - актер всечеловеческий. Игравший итальянцев, англичан и французов (простого рабочего-парижанина в "Шестом этаже" и великого Наполеона в одноименной знаменитой эфросовской постановке). Он с изумительной, не этнографической, а человеческой, душевной, телесной точностью сыграл еврея Тевье-молочника - философа и добряка, разговаривающего со звездами. И у Чингиза Айтматова сыграл старика киргиза Едигея - молчаливого страдальца за людей с Буранного полустанка.
Яркий и яростный, правдивый, свободный и глубокий, эпический актер-повествователь и актер лицедейства, игры, озорства, фантазма и "чертовщины" на сцене - Ульянов всегда театрален. С красным носом, в шутовском колпаке, отбивая бешеную чечетку, из конца в конец сцены, с лестницей-стремянкой в руках проносится сказочный его полководец Бригеллла - "маска" из "Принцессы Турандот".
* * *
Нет, он - не "маршал Жуков", даже по скромным театральным меркам. "У вас от маршала только подбородок и нос!.." - сказала я ему с досадой, когда, доверчивый до наивности, падкий на влияния, мягкий, не любящий конфликтов, он спасовал перед очередным негодяем. И Ульянов не обиделся, а рассмеялся высоким, заливистым, по сию пору невзрослым своим смехом, который сегодня, увы, мы слышим все реже.
"Не Жуков" - полностью отказавшийся от бурной, привычной общественной деятельности, он, однако, уже двадцать с лишним лет возглавляет Вахтанговский театр. Старый коллектив существует ныне не только достойно, но время от времени возбуждает надежду - то фоменковскими "Без вины виноватыми", то "Ревизором" литовского режиссера Римаса Туминаса, несовершенным и талантливым, то мощным "выбросом" молодых актеров в больших ответственных ролях, то появлением их же в незавершенном (по организационным, коммерческим, а не творческим причинам), но все равно великолепном мюзикле.
Во многом благодаря Ульянову в его театре не оплевывают былых кумиров, не судят хоть и советских, с наградами и орденами, но великих стариков, а сам Вахтангов остается живым, но еще и иконой, Богом, без которых, как известно, театру - нельзя.
Ныне Ульянов бережет свои годы для творчества. Он мало сегодня играет на сцене, зато много снимается в кино. Даже в сериалах дает замечательные художественные результаты. В нынешнюю смуту Ульянов всматривается мужественно, пристально и горько, в искусстве своем, познающем жизнь, идет до конца, сквозь усталость и болезни, без слов, призывая: "Не останавливайся, действуй, работай, и тогда всем нам, может быть, наконец полегчает".
