Уроки французского

"Ведь если говорить по существу, чуть ли не всем, что в нашей культуре не является златоглаво-пряничным, мы обязаны Франции", - заметил как-то прозорливый критик. И был не сильно далек от истины. С одной только оговоркой: своей златоглавостью и пряничностью мы тоже обязаны Франции. Как раз французский космополитизм начала ХХ века открыл стиль a la russe, замешав его в своем модернистском котле.

Между тем вид из парижского окна - рамы - всякого русского преображает: делает его благородней (классицизм обязывает), раскованней (тут и кубизм можно позволить, и девушек в кафешантане) и сильно продвинутым по части модных слов (типа "авангардизм", "модернизм" и "современность").

В этом смысле две осенние выставки, почти одновременно открывшиеся в Пушкинском, имеют немалый воспитательный заряд. Одна - "Старые мастера" - стала итогом кропотливого собирания (и осмысления) каталога всей своей внутренней коллекции. Вторая - "У истоков современного искусства: от барбизонской школы до классического авангарда" - последним пунктом европейского вояжа Белградского музея, который усилием спонсоров показывает в Москве свои, что называется, топовые вещи. Обе премьеры франкофильские.

Поучительность двух экспозиций - в их разности. По понятным причинам доморощенная выставка, разместившаяся в парадном Белом зале, оказалась в тени привозной. Ван Гог с Матиссом перекроют кого угодно, уж тем более недавно атрибутированного Дюбуа или семейство де Труа. Но как раз уникальность "Старых мастеров" - в их сдержанности и в подчеркнуто авторском выборе картин, по большей части никогда не виденных.

Куратор Елена Шарнова не скрывала своих пристрастий - лично ей нравится французский XVII век. Оттого в центре - отреставрированный Пуссен, а по сторонам его предшественники, соперники (любители Караваджо и Рубенса) и последователи. Короче говоря, живопись времени зарождения Академии и академизма, когда пухлые амуры перемежались со строгими колоннами, пейзажи, построенные по классическим канонам (Пуссен, Лоррен), с натурными видами ("Въезд Людовика XIV в Венсенн"), а томные барышни - с характерными портретами (взять, например, прижизненный портрет Мольера кисти не слишком большого его поклонника Шарля Лебрена).

Если "Старых мастеров" можно сравнить с французским классицистским театром, то выплеснувшиеся на колоннаду белградские шедевры - с варьете 20-х. Так случилось, что основное ядро югославского собрания формировалось в 20-30-е годы. Белградские князья и меценаты, как и наши Щукин с Морозовым, любили кататься в Париж. Но привозили оттуда уже не подорожавших импрессионистов, а вещи посвежее - художников так называемой парижской школы. К слову сказать, есть смысл кроме гастролеров посмотреть еще и наши залы; тогда картина от барбизонцев (середина XIX века) до авангардистов (20-е годы ХХ века) будет почти идеальной.

Устроители белградской ретроспективы придумали ей такое название, мимо которого так просто не пройдешь. Грешным делом, мы с трудом представляем, что такое современное искусство, а тут нам привезли его "истоки". Всякий уважающий себя человек, которого не сразу заманишь даже на отсутствующих в нашем собрании Модильяни или конструктивиста Ласло Махой-Надя, завсегда рад приобщиться к началу современности.

Заявленные истоки обнаружились в отрицании от пресловутого академизма. Начиная с художников, уехавших в деревушку Барбизон, чтобы там, на лоне природы, забыть о продажных Салонах, до кубистических скульптур выгнанного из киевского училища, но прославившегося в Париже и США Александра Архипенко, академическая картина подвергалась всяческому препарированию. В конце концов к 20-м годам она исчезла как факт. Ее место заняли разрозненные течения, питаемые парижским воздухом, - сообщества оригиналов и сумасшедших (добрая половина - эмигранты), внутри которых зачастую было столько же общего (как между Шагалом и Эль Лисицким), сколько между ними и академиками.

Как и полагается статусной выставке, "У истоков" пестрит именами: Моне (вечерний "Руанский собор" теперь дополняет два наших утренних) и Пикассо (один рисунок), Матисс и Роден. Имена эти давно золотыми буквами вписаны во все учебники, стали классикой, и даже самые авангардные авангардисты приобрели лоск и музейную патину. В этом еще один французский урок: все течет и меняется. Вчерашние архивы становятся модными, а недавние маргиналы архивируются. Кажется, один французский художник говорил: "После нас - хоть музей".