Вера Максимова Жориком в глаза и за глаза называли Георгия Павловича не только в семье, но и в Театре сатиры, где Менглет бессменно и непрерывно проработал в течение 56 сезонов с 1945 года, даром что был он знаменит, вальяжен и статен, от высокочтимого учителя своего по ЦЕТЕТИСу (ныне РАТИ) А.П. Петровского усвоил петербургский, а не московский лоск и элегантность и занимал в труппе положение, не меньшее чем Папанов и Миронов. На парадных, юбилейных фотографиях труппы все сидят в орденах советского и нынешнего образца, в лауреатских медалях, а Менглет - в отлично сшитом костюме с ослепительно белым платочком в кармашке на груди.
Узнав Менглета поближе, я обнаружила, что этот в высшей степени воспитанный, для посторонних любезный и дипломатичный человек в обилии и с удовольствием употребляет "соленые словца", знает толк в "ненормированной лексике", не прочь ущипнуть за щечку или за другие соблазнительные места очередную хорошенькую и молоденькую актрису в традиционно красивой труппе и обожает розыгрыши партнеров на сцене (в особенности таких смешливых, какими были Андрей Миронов или Олег Солюс).
Он прожил жизнь цельным и верным человеком и человеком поступка. После ареста своего театрального учителя Алексея Дикого не остался в Ленинградском БДТ, куда был приглашен, а возглавил бывших студийцев Дикого и по собственной инициативе отправился в далекий Таджикистан, чтобы организовать в Сталинабаде (Душанбе) русский драматический театр и чтобы сохранить ядро осиротевшей студии.
Портрет своего репрессированного Учителя даже в годы "большого террора" Георгий Павлович не снимал со стены. В невиновность и возвращение Дикого из ГУЛАГа неколебимо верил.
В молодости герой-любовник - Незнамов, Сергей (в поставленной Диким "Леди Макбет Мценского уезда" по Лескову), в зрелости - замечательный характерный актер со своей специфической речью - округлой, отчетливой, неспешной; фигурой грузноватой и пластичной, музыкально чуткой; с лукавой улыбкой обольстителя, подобной "луку амура" - углами губ, он был всегда узнаваем и всегда - другой, новый.
Его монументально неподвижный, бесчувственный до мертвенности советский бюрократ высокого пошиба Главначпупс в "Бане"; учитель аристократических манер, пошляк Олег Баян, присосавшийся к "пролетариату-гегемону", являли собой первые и редкие после двадцатилетнего перерыва и строжайших запретов примеры гиперболической, гротескной, масочной, манекенной игры.
В знаменитом "Доходном месте" совсем еще молодого тогда режиссера Марка Захарова он несравнимо ни с кем из предшественников, да и последователей тоже, сыграл Аристарха Вышневского. Комедийный актер увидел и воплотил звездоносного сановника-казнокрада не смешным, а устрашающим и ужасным, мстящим и гибнущим в безнадежном желании купить любовь.
Зрелым уже человеком Менглет появился в главной роли Пишты Орбака в одном из первых мюзиклов на советской сцене "Проснись и пой!" (по пьесе венгерского драматурга Л.Дьярфаша в постановке М.Захарова и А.Ширвиндта) и был обаятельно простодушен, певуч, по-детски упоен собой, пока в финале не отдавал душу и влюбленное сердце окружающим людям.
Диапазон комедийных жанров был открыт и доступен ему весь - от детской веселости и простодушия (как у многодетного рогоносца судьи Бридуазона в "Женитьбе Фигаро") до ужасного и страшного в смешном. Но, кажется, он более тяготел к сатире, чем к чистой комедии, ибо умел не успокаивать, а беспокоить, выражать на сцене ужасное и отталкивающее.
Мало снимавшийся в кино, в телевизионном сериале "Дело ведут ЗнаТоКи" Менглет играл заведующего городской свалкой Евгения Евгеньевича, мафиози и уголовника, поощрителя убийц, с профессорской внешностью и интеллигентной речью, гротескно сменявшейся блатным жаргоном в "узком кругу" соратников. Но уходил его "антигерой" из жизни страшно, не останавливаясь в полубезумии тягучего танго, бил и бил пластинки о стену квартиры, в которую уже рвется милиция.
Тяжко болевший в конце жизни он до самого конца хотел играть. И сыграл, правда, на стороне, в полуантрепризном коллективе, в окружении молодых незнаменитых актеров-энтузиастов роль пушкинского Скупого рыцаря. В то время уже очень слабый, нездоровый он ходил с трудом и, едва появившись на сцене, усаживался в старое кресло. На протяжении всего спектакля "действовал" лишь словами пушкинского монолога и странной, пугающей, нереальной мимикой. Постоянно улыбающийся безумец был перед нами; счастливец, рот которого все шире, неистовей растягивался в блаженную гримасу. Аскет, обликом - нищий, восседал на немыслимых богатствах. Философ не исповедовался и не каялся, а размышлял о грешной жизни людей-расточителей и радостно утверждал свое право иметь, приобретать, отнимать, таить сокровища от тех, кто легкомысленно не знает им цены. Скупой Менглета ликовал и царствовал на маленькой пустой сцене чужого театра. Маленький и худой в последние годы, торжествующий и мощный - таким он остался в памяти и таким ушел, оставив после себя еще одну невосполнимую утрату театра.
