Иск за иском

- Вся эта компания вокруг Сорокина - чистый пиар?

- Не пиар вовсе. Это совершенно новая ситуация - медиальный взрыв, который трудно даже с чем-то сравнить. Скандалы вокруг литературы шестидесятых-семидесятых годов шли через бумажную прессу - солженицынский скандал, скандал с "Метрополем"...

- Радиоволны были важны.

- Сейчас интернет и телевидение делают этот скандал невероятно более интенсивным.

- Главная характеристика - именно интенсивность в использовании телевидения?

- Безусловно. Беспрецедентный скандал, предметом которого являются именно литературные тексты. И ничего не было организовано. Это - чистое творчество "Идущих вместе".

- Ходил упорный слух, что вы сговорились...

- Нет, мы вообще их не знаем. Мы можем только гадать, почему выбраны именно эти персонажи, а не иные, да?

- Но тогда это - наезд на твое издательство, потому что уже вторая твоя книга выбрана для подачи иска?

- А почему не на Большой театр, например? А почему не на Министерство культуры? Они тоже - предмет этих наездов. Я не знаю, наезд ли это на издательство - они выделили каких-то авторов, какие-то структуры. Вопрос в другом - эта акция вытянула литературу на передний план и сделала новостным событием для всех телеканалов.

- Если это - противостояние двух сил, тогда вы явно проигрываете "по картинке". У них такие яркие, острые акции - все помнят бабушек, рвущих книги: их крутили по всем каналам...

- Это неправильно поставленный вопрос. В медиальном взрыве нет ни победителей, ни проигравших. Там все проигрывают и все выигрывают. Медиальный взрыв - это... эпидемия. Сейчас рефлекс - "покупать Сорокина" - просто связан с тем рефлексом, с которым покупаются "Дирол" или "Орбит".

- Книги, давно изданные, которые лежали - полностью разошлись.

- Да, у нас все смели, и допечатки идут огромные.

- С коммерческой точки зрения ситуация выгодна?

- Однозначно выгодна. Не считая того, что чисто психологически мы с Михаилом ощущаем себя немножко взвинченно-подавленными. И мечта одна - изолироваться, подумать об этой ситуации, просто ее представить в более спокойном анализе.

- Ситуация развивается взрывообразно: они подали иск, вы в ответ иск, они снова подали иск. И что дальше? Вы подадите новый иск?

- Нет, пока у нас формально -юридически одна к ним претензия: они, не спросясь ни нас, ни Сорокина, опубликовали то, что они назвали "Избранное". Здесь очень простая коллизия - они даже признались уже в том, что это сделали, - и в принципе это суд, выигрышный для нас. Но у них изобретена новая технология - к нам тут приходил недели 2 назад парень, который был в "Идущих", но потом вышел из организации... Он рассказал, что они придумали такую технологию. Когда они видят, что на них кто-то наезжает, они организуют десятки судебных исков и преследований этих людей и организаций. До 100 исков в месяц они могут организовать.

- Это абсолютно западная технология...

- А она применялась?

- Это технология, которую применяют крупные юридические фирмы - как инструмент конкурентной борьбы между компаниями. Странно, что объектом стали вы...

- Миша, поверь, для нас это не менее странно, чем для тебя... Мы находимся в некоторой растерянности, потому что мизансцена выглядит так: есть подвальное издательство, там 2-3 скандальных автора, и весь этот скандал - внутри даже не Садового, а Бульварного кольца - мы сейчас будем в детской песочнице друг другу в глаза песок сыпать, называть это "левым", "правым", как угодно... Маленькие, игрушечные дела. Володя Сорокин год назад дает интервью, говорит: "Литература - это маленькие черные буковки на бумаге", а вот ни х*я, - отвечай сейчас за свои черные буковки на бумаге. И это в принципе очень продуктивно, это неплохо. Понимаешь, "Идущие" в свою критику Сорокина включили очень важную фигуру - "наивного читателя". Чего ему объяснять, что это - художественная фантазия, образность... Понимаешь, людей реально торкает литература, но - как "наивных читателей". И это очень интересная ситуация, которая выводит литературу непосредственно - минуя литкритика, литературную общественность, журналы - напрямую в поле внимания человека, вообще не подготовленного ни к какому восприятию литературы. Он просто открывает: "б**дь! б***дь! - говорит он. - А люди же в Москве живут! Это же не просто так, Маня! Люди - не дураки: если они такое пишут, что Хрущев пялил Сталина в жопу, значит, от нас эти коммуняки-демократы все скрывали, а наверное, есть и фотографии, и видеофильмы"... Есть огромный ресурс такого наивного чтения...

- Это возвращает нас к вопросу этики. Постмодернизм исключил этику из литературы. А сейчас мы приходим к новой этике. Правильно?

- Абсолютно. Просто сейчас мы приходим к тому, что эти вопросы вдруг стали опять актуальны. Если ты пишешь литературу - прекрасно, но почему ты оскорбляешь чувства читателей? Тут же не сошлешься уже на постмодернизм. Тут нужно уметь...

- Держать разговор в том же поле.

- Да. Это невероятно сложно - например, вести со следователем разговор о литературе или с ребятами из "Идущих вместе".

- Сорокин напишет новый роман - "Разговор со следователем о литературе"...

- Скорее, у Сорокина появится новое представление о литературе. То есть здесь, как ни странно, еще есть образ величия и ответственности литературы. Вот это интересно.

- Это прекрасно. Литература возвращается в большое социальное поле. Из своего маленького куцего угла, в котором она оказалась в девяностые. Да?

- Хотелось бы. Проблема заключается в том, не является ли это признаком повторения уже пройденного - на новом витке, - повторения стандартного типа отношения литературы, народа и власти.

- Это возвращение в шестидесятые.

- Да.

- Когда есть власть, "общественное мнение" и либералы-западники, которых представляешь ты.

- Все сложнее немножко. Проблема заключается в том, что девяностые годы закончились, и эта акция - один из симптомов конца девяностых, с их постмодерном, то есть с идеей того, что вся культурная, политическая, экономическая сцена организуется по принципу не центростремительных, а центробежных тенденций, когда происходит активное разрушение формы, и эта деконструкция формы принимает самые разнообразные виды и в философии, и где угодно еще. Девяностые заканчиваются, и вместе с этим возвращается, выражаясь жаргоном Лиотара, "время больших нарративов".