Екатерина Сальникова Сюжет восходит к средневековым традициям моралите. Два ангела, добрый и злой, сражаются за душу земного грешника. Доброго играет Виктория Абриль, в свободное от работы время выступающая в Раю с песенкой "Хочу быть дьяволом!" Злого играет Пенелопа Крус, шагающая по-мужски, рассматривающая порножурналы и мечтающая превратиться обратно в мужчину - в Аду ее сделали женщиной в наказание за гангстерство. Эта парочка и есть центральное звено фильма.
Сам спасаемый грешник гораздо бледнее. Он, правда, не бормочет, что "стоит одинокий, в широком халате и чувствует, как нос холодеет от ужаса", как делал Everyman в театральном действе какого-нибудь XIV века. Но суть остается та же. Грешник - боксер-неудачник, агрессивное, но беспомощное и пассивное существо. Его так и несет в адскую бездну.
Чистилище напоминает коридоры суда во время слушаний какого-то громкого дела. Ад и Рай - два пространства, где кипит своя бурная жизнь. Туда-то нас для начала и ведет Диас Яньес, подобно Вергилию в "Божественной комедии". В сущности, это мир, где смерти в прямом смысле не бывает. Есть лишь ситуация выбора - как проводить вечность. Рай, выдержанный в черно-белой гамме, напоминает роскошный ресторан-кабаре. Собственно, что может быть приятнее пребывания в таком высокоцивилизованном месте? Ад - нечто среднее между столовкой в тюрьме и приемником-распределителем для нелегалов. Там никто никого на сковородке не поджаривает, но всем и так плохо.
Это сугубо земное понимание эдема и преисподней. Оно вполне адекватно отражает нынешний кризис воображения и потерю вкуса к потусторонности. Ничего иного, кроме привычных удовольствий, человек не мыслит. Но, с другой стороны, больше всего боится, что все наказания там очень похожи на мучения здесь. В качестве модели вселенских институтов выступает модель коммерческой фирмы. И в Раю, и в Аду - начальники и подчиненные, интриги и кризисы. Никто не застрахован от банкротства. Прагматика понимается как объективный природный закон. Его трудно обойти не только человечеству, но и божественным агентам, и дьявольским силам. Именно прагматика (в трактовке Диаса Яньеса) - то проклятие, которое уравнивает абсолютно всех живых существ.
А раз так, христианская система ценностей оказывается порушенной. Антагонизм добра и зла отступает в тень. Характерно, что по ходу действия теряет свою актуальность задача заставить боксера жить праведно. Пускай хотя бы умрет благородно, и на том спасибо. Не в грехах заурядного everyman"а вся беда. Какой с него спрос, если жизнь вынуждает грешить всех, включая добрых ангелов? Грешный человек в фильме тысячу раз оправдан и прощен. Его слабость и подчиненность жестокой Прагматике признаны непреодолимыми ни на этом, ни, быть может, на том свете.
Добрый ангел (Абриль) начинает соперничать со злым (Крус). Однако чем дальше, тем очевиднее, что они вынуждены объединить свои усилия. Сначала кажется, что главная задача - спасение боксера. Чуть позже оказывается, что еще важнее - спасение Рая и Ада от банкротства, чтобы не исчезли остатки прежнего деления на хорошее и плохое, на воздаяние и наказание. А еще позже выясняется, что самое сложное - спасение собственных ангельских жизней и сущностей. Ведь в борьбе с прагматичным миром героини идут грабить банк, берут в руки пистолеты, стреляют. Доброго ангела при этом не могут не разжаловать в смертные. А черного ангела ждет аналогичное наказание за то, что он становится лучше и лучше под влиянием напарницы.
Сцена ограбления банка ради выплаты долга боксера каким-то негодяям - лучший и самый важный момент фильма. "Ангелочки" в масках ползают среди прилавков супермаркета, одобряемые восхищенной продавщицей, получают по физиономии от дельцов, сражающихся за свои банкноты, и нащупывают живую липкую кровь, льющуюся из своих ран. Так ангелы ощущают на своей шкуре, что такое быть everyman"ами. Собственно, они ими уже стали. Мир таков, что любое существо с проблесками благородства и честности всегда попадает в зависимость от сильных подлецов. Надо быть вечным ангелом или живучей женщиной, чтобы это выносить и стоически ждать, когда один круг то ли адских, то ли земных страданий завершится и начнется какой-нибудь другой. Лучше, конечно, не станет, но все-таки будет какое-то разнообразие.
