Жизнь на мине

В окопе вытянулся, словно на смертном одре, раненый боснийский солдат, а под ним - мина. Она взрывается не тогда, когда на нее что-то давит, а тогда, когда с нее снимают тяжесть. Запущенный механизм невозможно обезвредить. Поэтому ни друг, ни сапер, ни "голубые каски" из ООН, ни журналисты ничего не смогли поделать. Посуетились и уехали. Солдат остался один. Лежать на мине можно долго, но надеяться уже не на что. Камера зависает над обреченным боснийцем - и так завершается "Ничья земля". Тупиковость реальной ситуации превращается в глобальный символ югославской войны. Страна встала на мину, и обратного пути в мирную жизнь у нее уже нет. Фильм - о том, как живут на мине и в ее окрестностях.

Режиссер снял картину про всеобщую несостоятельность. И боснийцы, и сербы, и войска миротворцев не в силах ни победить, ни уступить, ни замириться. Режиссер наблюдает психологию рядовых "пешек". Они, солдаты, делятся на тех, кто воюет уже долго, а потому особо не бережет ничьей жизни, и на тех, кто только что прибыл на фронт и поэтому еще боится смерти, но не в состоянии спасти ничью жизнь. Силы ООН состоят из тех, кто протирает штаны в комфортных кабинетах, предпочитая не принимать никаких решений, и тех, кто искренне пытается кому-то помочь, входя в контакт с боснийцами и сербами. Первые не хотят вмешиваться в события и даже не проверяют, способны ли. Вторые хотят спасти хотя бы трех человек, но жизнь доказывает, что они не способны даже на это.

Вездесущие журналисты в состоянии вовремя подрулить со своей аппаратурой к центру событий. В состоянии выкурить из кабинетов высокие чины ООН, пугая их общественным мнением. Но заставить военных разрешить неразрешимую ситуацию журналисты не могут. Война превращается в международное телешоу, которое не доносит до мирной Европы и сотой доли югославского кошмара. Потому что этого кошмара не сознают и сами репортеры.

Судя по фильму, сам Танович в югославском кризисе ни на чьей стороне. Это дает ему право быть ироничным до черствости, трезвым до цинизма, беззлобным до трагической мудрости. Режиссер показывает, как ужас врастает в быт. Экстремальность обретает фарсовые подробности. И чем смешнее, тем оно страшнее. Кругом гремят взрывы, а босниец Чики (Бранко Джурич) и серб Нино (Рене Битораджач) сидят в траншее и до зубов спорят о том, кто начал войну. Как в деревне на завалинке. Чера (Филип Совагович) лежит на мине и мучается не столько от страха, сколько от того, что ужасно хочется в туалет. Английская журналистка (Кэтлин Картлидж) передает "горячий" репортаж, а боссы из телестудии требуют еще погорячее - взять интервью у того боснийца, что остался лежать на мине. Тогда будет совсем "супер".

В картине Тановича почти каждый эпизод несет в себе абсурдистскую метафору. Зато режиссер сдержан в натурализме подробностей. Здесь нет вываливающихся внутренностей, оторванных конечностей, изувеченных черепов. И даже заключительный взрыв, способный разнести все в радиусе 50 метров, так и не прогремит. Тягучее затишье в траншее, где человека оставили один на один с миной, куда более мучительно. "Ничья земля" вообще не занимается проблемой физической жестокости. Война жестока теми шутками, которые играют с людьми парадоксы душевного свойства.

Новичку Нино явно не хватает интеллигентного общения. В минуты перемирий он пытается познакомиться с Чики, протягивая ему руку. Но потом пытается того же Чики убить. Чики припоминает эту "слабость" и стреляет в Нино уже на виду у журналистов и солдат ООН. Личная обида и жажда "интимной" мести - реакция на большую войну, где все равно со всеми не поквитаешься. У журналистов нет горького ощущения, что одного профессионализма для работы в Югославии мало. Они носятся табуном с камерами вслед за миротворческими чинами. И уезжают с чувством выполненного долга. Ничья земля остается ничьей. А смерть у каждого боснийца и серба по-прежнему своя, ею с мирной Европой не поделишься.