Майя Крылова Потренировавшись на опусах Баланчина, Мариинский театр рискнул взяться за Джона Ноймайера (глава Гамбургского балета и всемирно знаменитый хореограф). Его имя - знак современного "симфонического танца", предполагающего структурный синтез балетной классики с постклассическими танцевальными системами.
Баланчин вспомнился вот еще почему. Что бы ни ставили на российской сцене - его ли, или Ноймайера, или джона смита, - возникает проблема стилистического соответствия поставленному в исполнении наших танцовщиков, любимый конек критиков и головная боль театров. В Питере Ноймайер столкнулся с трудностью: как совместить привычки танцовщиков к движенческим "эмоциям о чем-то" с требуемым им подходом "эмоция как концепция"? И началась битва титанов. С одной стороны, инерция самодовлеющей эстетики нашего балета. С другой - ноймайеровский танцевальный хай-тек, описываемый автором как "тексты, станцованные мыслящими людьми". Это предполагает особые отношения хореографии с музыкой: диалектика партитуры, ее "воображаемый предел" воспринимаются постановщиком как тот или иной повод для максимального выражения психофизики исполнителей. А энергетическая максимальность, в свою очередь, "возбуждает" зрительские представления о хореографическом тексте.
На сцене Большого театра Мариинка показала три одноактных спектакля. В двух первых, "Весна и осень" и "Тогда и сейчас", Ноймайер победил негнущиеся спины исполнителей элегантностью своих балетных комбинаций. Он перенес на питерскую сцену давние, причем так называемые бессюжетные постановки, а не какую-либо из своих многочисленных хореодрам. Танцовщикам пришлось как-то подстраиваться под этот факт, при том что спектакли очень разные. Название первого переводится с английского еще и как "Активное - пассивное" и "Прыжок и падение", здесь надо обыгрывать парадоксы совпадений почти идиллической Струнной серенады Дворжака с игрой слов названия. Импульсивно-джазовая динамика Равеля во втором балете надоумила хореографа прослоить классические па столь же спортивным, сколь и эротическим азартом. На фоне кроваво-красного задника от художника Зака Брауна. (Здесь выступила Светлана Захарова, номинированная на "Маску" за "лучшую женскую роль в балете").
В третьем балете, "Звуки пустых страниц" (эксклюзив, специально для Мариинки), - победила труппа, потому что хореограф сыграл с исполнителями в поддавки. Он просто-напросто озаботился тем, чтобы балет на музыку Шнитке, давнего друга Ноймайера, был по мерке именно этим танцовщикам именно этого театра. В двух опусах лексикой руководили партитуры - с их тематическими разработками, "сквозными" построениями, нарастаниями, кульминациями и спадами. В последнем балете царила прежде всего дань памяти Шнитке и его трудной судьбе, а уже потом его музыка. Хореограф надрывно нанизывал стереотипы собственной манеры на пронзительный Концерт для альта.
Главный герой в первые моменты крупно чертит то ли символическую линию жизни, то ли собственную кардиограмму, потом душераздирающе мечется, как разведчик на допросе, а в финале рвет телом некий порог - бумажный лист - и наглядно начинает жить после жизни. (Талантливо исполняющий все это Андриан Фадеев тоже номинирован на "Маску"). Прозрачно зашифрованные пластические комбинации не зря расшифровывались питерской критикой как "серьезная жизненная проблематика" и "схватка со злом", а безымянные персонажи прочитывались как Власть (или Судьба), Муза художника, Смерть и Второе композиторское "я". В ход действительно пошли аллегории и намеки, а значит, возникла дырка, в которую труппа может протащить все свои иллюстративные привычки повествовать телом.
Под Дворжака и Равеля артисты Мариинки танцуют трудно, не выдерживая баланс "нашего" и непривычного, неуверенно работая в ноймайеровских узловых точках, когда Т-позиция (базовое па модерн-данса) и дискретность движения должны хитро сливаться с арабесками и классической кантиленностью. Но смотреть это интересно хотя бы потому, что переживаешь: получится ли? Шнитке, наоборот, проходит гладко. Но на "Звуках пустых страниц" мне пришлось гнать от себя ощущение предсказуемости. И было скучно.
