"Ликбез" Эдмона Дантеса

Новую версию "Графа Монте-Кристо" справедливо счесть насквозь массовой и примитивной. Но все-таки она далеко не во всем банальна. Еще в своем "Робин Гуде: принце воров" режиссер Кевин Рейнольдс отличился способностью долго и подробно разыгрывать истории, хорошо всем знакомые в общих чертах. Рейнольдс наворотил забытых и заново сочиненных подробностей, модернизировал эпизоды с action. И хрестоматийные легенды обрели статус свежего и не очень вразумительного fantasy. Поэтому вместо того, чтобы судить и рядить, где режиссер банален, а где он соригинальничал, зритель вновь тупо сосредоточивался на фабуле. Кто, кого, за что и с какими последствиями. В картине по роману Дюма Рейнольдс действует теми же методами.

Кино обожает "Графа Монте-Кристо" как энциклопедию самых популярных мотивов. Любовь и дружба, предательство и месть, разорение и богатство - все в раблезианском количестве. Просто клад для развлекательного кинематографа. Не надо изобретать свой сюжетный "велосипед". Бери и инсценируй классику авантюрного жанра. Но Кевину Рейнольдсу хотелось и собственной славы. Ему явно мечталось снять заведомо неканоническую версию романа.

Поэтому режиссер не стал после экспозиции менять молодых проходных актеров на матерых кумиров публики - дабы резче отрубить бледную юность героев от их мятежной зрелости. Поэтому Рейнольдс взял на роль Эдмона Дантеса Джима Квизела, а на роль Фернана Мондего - Гая Пирса. Они смотрятся как ровесники на протяжении всей картины. Это создает ощущение их потенциального равенства и обостряет напряжение. В прежней киноверсии злодея Мондего играл Жан Рошфор, который явно годился герою Жерара Депардье в отцы и вообще смотрелся как кощей бессмертный всея Франции. Теперь Мондего - вполне симпатичный и хорошо сохранившийся парень, с лисьей мордочкой и завитой шевелюрой. Жаль, что Гай Пирс не воспользовался шансами, предложенными режиссурой, и изобразил слишком откровенного негодяя без двойного дна. Наверно, актеру помешал ложный пиетет перед костюмностью и Дюма.

Зато режиссер с традициями не церемонится. Он отказывается от обычной экспозиции и с места в карьер окунает зрителя в первую кульминацию. Эдмон и Фернан ползут вверх по мшистому склону какого-то острова и натыкаются на чьи-то ботфорты. А в ботфортах - сам Наполеон Бонапарт, попирающий скалы Св. Елены. Наполеон-то и превратит Эдмона в пешку своей игры. Рейнольдс заботится о том, чтобы политические реалии постбонапартизма и Ста дней не потонули среди приключений на все времена. Вводит один элементарный символ на весь фильм - шахматную фигурку короля, которая напоминает герою как о победах, так и о провалах. И чуть больше, чем другие постановщики, задумывается о характере Эдмона Дантеса, подробно разворачивая начальные перипетии до обретения сокровищ и возвращения в Париж.

В результате весь антураж остается до неприличия родным и знакомым. Кисельные речи о вечной любви, лазурные берега далеких островов, слезы и пот заточения. Известь и грязь казематов, роскошь дворцовых анфилад, дуэли и драки, шум и гам парижских гостиных и марсельского порта. Но меняется суть биографии главного героя. Он движется не от катастрофы к триумфу, а от простоты к сложности, от плебейства к аристократизму. В начале Дантес являет собой самого заурядного простофилю. Наполеон быстро относит его к вечной категории глупцов. Шпагой Эдмон не владеет, будучи простолюдином. А когда аббат Фариа высокопарно предлагает познать тайны математики и физики, юриспруденции и философии, у темного узника замка Иф вырывается лишь восторженное: "Читать и писать?!" Годы заточения весьма внятно трактованы в фильме как время учебы и взросления. Герой познает искусства мышления и боя. Tabula rasa Эдмон Дантес превращается в бывалого пирата Затарру и, наконец, в противоречивого графа Монте-Кристо. История мести невольно оборачивается историей воспитания чувств. В жестокосердии и страданиях мстящего героя режиссер, недолго думая, усматривает нормальную закономерность, а не стихийные и временные аффекты. Рейнольдс меняет романтические клише на просветительские. И снимает фильм о том, что по-настоящему зрелая личность не бывает доброй.