Антон Красовский Игорь Ларин, милейший человек и хороший петербургский актер, решил обосноваться в Москве. Получил в управление крошечный театрик в Сокольниках, собрал манатки - и адью, любимый город может спать спокойно. Впрочем, первое содеянное им по приезде все равно посвящено родному Ленинграду, его зарытым в землю аничковым коням, его стограммовым горбушкам, его голодным детям и исковерканным бомбами крышам.
Блокадные рассказы, голос матери, треугольнички с фронта - все тут - в "Ленинградской симфонии". Вот смотрите, такие листовки разбрасывали немцы, в самом начале блокады:
Из кольца вы не уйдете,
Как клопы вы все помрете,
Чечевицу доедите,
Город Ленина сдадите.
А вот такие письма писали дети своим отцам: "Кто тебе сказал, что у нас 800 граммов хлеба в день? Не верь - у нас не 800, и не 400, а только 150 граммов. Папа, приезжай скорей, привези нам хлебца".
А вот, что вспоминает мама Ларина - ее голос раздается из трещащих динамиков, откуда-то сверху, как будто с небес. "Мы жили на четвертом этаже, а сверху жил наш сосед. Так вот, мне потом мама рассказывала, что он свою дочь съел. Убил и съел. И мне было странно, как это он ее убил и освежевал, ведь ей было тогда 16 лет. Она была большая уже. А потом где-то на дороге он нашел крысу, уже дохлую крысу. И кто знает, отчего она умерла, может, от болезни какой. И вообще сколько она пролежала - никто не знал. Так вот, он съел ее, отравился и умер".
Или вот еще история про то, как ее - маленькую девчушку - злая тетя заманила в какой-то подвал. "Девочка, тебе не нужна кукла? А то у меня дочь умерла, а куклу некуда девать". Я и пошла. Заходим мы в парадную, и она меня отводит в полуподвальную комнату и говорит: "Подожди, я схожу за куклой". Уходит и запирает дверь. А под потолком маленькое окошко прямо на асфальт - только через него свет и попадает. И вдруг я слышу за дверью разговор. Мужской голос спрашивает: "Ну что? Привела? - Привела. - Жирненькая? - Ну ничего, нормальная". Я сразу поняла, что они меня сейчас съедят, потому что слышала о таких случаях - их очень много было. Слышала, но никогда не думала, что это со мной произойдет. Так вот я вылезла в это окошко на асфальт и убежала".
Много историй рассказал Ларин - обо всех не напишешь. Да и не к чему - большинство из них известны. Знаем, что ели мертвых, знаем, что ели живых. Знаем, как учили детей в простывших бомбоубежищах, знаем и о буженине в Смольном. Знаем. Помним. Никогда не забудем. И спасибо каждому, кто об этом говорит. Другое дело - как.
Ларин, артист масочный, куртуазный (даром ли свой театр "Монплезиром" назвал?), попытался сыграть серьезный драматический и очень драматичный текст. Но не сумел - загляделся в зал, заигрался с куколкой, притупил остроту чувств. Попытавшись очень страшные вещи проговорить обыденным будничным языком, он не учел, что тут необходимо соблюсти пропорцию: минуту говорим просто, две - с жестким пафосом. Причем простоту сопровождаем отчетливым ярким видеорядом. Вместо этого Ларин начал кривляться, вставлять себе искусственные челюсти, рядиться в бабушкин платок. Не нужно. Глупо и нестрашно.
Понятно, что главная тема "Ленинградской симфонии" - бессмыслица блокады, ее неоправданность. Но ведь выразить это можно так, чтобы было интересно или хотя бы нестыдно. А вышло - по-черномырдински - как всегда.
Конечно, хорошо говорить о блокаде. Очень хорошо. Но иногда можно и промолчать. Просто тихо постоять в пискаревском парке, слушая мерный стук метронома. История от этого только выиграет.
