Реформа танца

Об авторском фестивале Мартынова еще несколько лет назад и помыслить было трудно. Уже много лет он последовательно и упрямо не то чтобы даже оспаривает (или развенчивает) культурный миф о всемогуществе автора и статусе искусства, но красиво, неловко, упрямо или ненавязчиво строит антистратегию. Утверждает, что настала (и давно) смерть музыки и смерть композитора, но сочиняет и сочиняет. Вместо фигуры автора он предлагает фигуру бриколлера (от леви-строссовского термина "бриколлаж"). Бриколлер - он вышивает по канону. Как житель архаических культур или распевщик богослужебного пения. Нанизывает формулы на модель, ставит крестики на структурной матрице.

Мартыновская концепция, внешне узнаваемая, но крайне индивидуальная, поскольку реализуется в не бартовских контекстах древнего и нового искусства, - прогремела в середине девяностых. Кому-то она теперь уже представляется старинной, но в данном случае без упоминания о ней не обойтись. Все-таки авторский фестиваль. Пусть он даже называется "фестиваль работ".

Кроме того, парадоксальная концепция опять не выглядит усталой. Поразительно, насколько способна обескураживать и завораживать одна и та же мысль в непредсказуемых ракурсах мартыновской оптики.

Публика привыкла наблюдать Мартынова стоящим в стороне от истеблишмента и магистральных линий нового искусства. Теперь видно, что он как-то сформировал вокруг себя собственное пространство, превосходно комуницирующее с соседними. Причем самыми разными - эзотерическими, замкнутыми, эпатажными, публичными, амбициозными, интимными и проч. Многие его проекты внешне камерны, а внутренне глобальны и подобны космогоническим происшествиям в сознании. В то же время многие его проекты оказываются лучшим украшением совсем не камерных затей - таких, как немецкий фестиваль "Сакро-арт" (опера "Гвидо Д"Ареццо") или местные "Страсти по Матфею-2000". Иные его акустические "процессы" строго и интимно музыкальны. Другие сложены как содержание и форма (одновременно) не музыкальных, но, к примеру, театральных предприятий (спектакли "Плач Пророка Иеремии", "Моцарт и Сальери", неоконченная "Илиада" театра Анатолия Васильева "Школа драматического искусства").

Внешне фестиваль под заголовком "Танцы Кали-Юги" демонстрирует (симулирует) горизонтальную линию творчества композитора со всеми ее атрибутами - периодами, вехами, пристрастиями, отрицаниями, верстами полосатыми и тому подобными вещами. Вот изысканно доминималистская "Соната" для скрипки и фортепиано 1973 года. За подобные ей вещи Эдисон Денисов напророчил Мартынову славу лидера в своем поколении. А вот и скрипичная "Партита" (1976), из-за которой тот же мэтр в Мартынове, ну, мягко говоря, разочаровался. Вот, пожалуйста, блистательные иллюстрации к не бархатной даже - плюшевой (назовем ее так из-за феерического мерцания детских, игрушечных ракурсов материала и интонирования) - революции, совершенной несколькими русскими авторами против догматов статусного - взрослого - авангарда. Революции настолько же громадной, насколько тихой. Далее концептуальный минимализм по пунктам: рок-влияния ("Иерархия разумных ценностей" для ансамбля ударных Марка Пекарского). Неоканоническая концепция в картинках прошлых стилей ("Passionlieder" в исполнении ансамбля "Opus Posth" Татьяны Гринденко и сопрано Галины Мурадовой). Следом - появление зыбучей архаики и мрачного обериутства. Потом - одержимая сперва формулами и паттернами бывшей музыки и, наконец, только точками и черточками звука и культурной геометрии - медитативность неистового бриколлажа.

На самом деле здесь ясно видно - Мартынов ходит кругами, его линии - завихрения. Он словно настырно топчется вокруг одного и того же. Процесс непредсказуем оттого, что то ли оно само всякий раз разное, то ли Мартынов разный, то ли восприятие и ситуация восприятия кардинально переменчивы. Свойственный Мартынову тип авторского движения - не развитие, но реформа. Бесконечная, упрямая реформа собственной речи. В формате фестиваля становится заметно, что фортепианные "Бриколлаж", "Народный танец" и "Танцы Кали-Юги" при всей разности - версии одного высказывания. Равно как "Партита" и "Коан". Так он, пританцовывая, топчется, а со стороны может показаться, что просто гуляет.

Подобным образом гуляли Мартынов с рижским композитором Георгом Пелецисом. Семидесятые на Чистых прудах, оторопь русского концептуального минимализма: "И длится, и длится, и длится". Из этой прогулки родилась "Переписка" двух реформаторов, кусок которой представлен на фестивале и в которой есть то, о чем так и не узнал ни один Найман этого постмодернизма. Больше, чем ортодоксального музыкального минимализма здесь, - Кабакова с Пивоваровым. Кто помнит - эти тоже гуляли, тоже были смешно похожи на двух студентов Каспара Давида Фридриха, и в результате тоже появился цикл. Не "Мартынов-Пелецис", а "Кабаков и Пивоваров".

"В сторону Людвига: Танцы Кали-Юги" в чутком ко всему нетривиальному "Доме" - первый опыт композитора в жанре авторского фестиваля. Как и все мартыновские сочинения, он устроен многоэтажно. На первом этаже - музыка, вся выдержанная в ритмических фигурах танца, даже если это не заметно на первый взгляд. На втором - выставка. Именно ради нее да еще презентации музыки "Илиады" ("Тризна по Патроклу") все первоначально и затевалось. "Тризна" - логическое продолжение знаменитой "Ночи в Галиции". И как обычно бывает с мартыновскими продолжениями, она сильно жестче. Шаманство, древние лады, стрекочущие звуки острова Бали - и все. И звонкий гром пустоты. И не в чем утонуть желающему культурного тепла восприятию.

Авторская инсталляция собрана из фотографий берега и моря с написанными на них столбцами слов и фраз, трансформирующихся в геометрическую пульсацию точек, шрифтов, языков. Еще - из фрагментов трех кино ("Смерть в Венеции", "Триумф воли", "Людвиг"). Еще - из следов, хвостов и теней великой западноевропейской музыки (Вагнер, Малер). Тень самолета Лени Рифеншталь движется в одном пространстве с очертаниями уходящего от Висконти молодого человека. С вами прощаются духи великой западноевропейской культуры, если она вообще была, а не была призраком. Все это может быть вашим опытом, а может быть просто личным делом Мартынова (звуки его фортепиано в наушниках, подсвеченная бутыль с водой и с разными нюансами возможной интерпретации вроде: "эй, старушка, где же кружка").

Речь в названии фестиваля идет про строго упорядоченные движения во время Кали-Юги. Кали-Юга, в свою очередь, - это последняя эпоха, когда согласно индийской мифологии ветшает пространственно-временной каркас, сахар становится все менее сладким, соль - все менее соленой, да и люди - все менее человеческие. По версии Мартынова, здесь есть разные возможности - танцевать, ловить матрицу за хвост самолетной тени, упрямо настаивать на своем или, играя, делать так, чтоб восприятие соскакивало с избитого маршрута, обнаруживало себя в пространстве привязанностей, вытеснений и подмен. Чтобы память могла как-то реставрировать и располагать в этом пространстве все, чем человек был когда-то и чем является и не является теперь.