Вадим Рутковский Поэма Леонида Филатова называлась, если помните, "Сказ про Федота-стрельца, удалого молодца" и была зело популярна на заре 90-х. Сказывалось в ней о нещадно притесняемом стрельце Федоте, коего номенклатура - изверг-царь и генерал-сластолюбец (не без содействия злокозненной Бабы-яги) - гоняли то за ковром, "чтоб на ем была видна, как на карте, вся страна", то за оленем с рогами из золота. Стрелец все задания исполнял, а в весьма радужном финале закатывал пир на весь мир - в честь освобождения народа от царского ярма.
В начале 90-х переполненные концертные залы слушали чтеца-Филатова раскрыв рот и заливисто хохотали над нехитрым эзоповым языком: "Я за линию твою в Соловках табе сгною" - о, как смело! Либеральный пафос приказал долго жить; ни на слог не измененный текст Филатова приобрел у Овчарова нигилистический окрас.
Новый сказ ведется из "прекрасного далека", которое, по Овчарову, вовсе не далеко и довольно отвратительно. Про Федота вещает старый, изрытый язвами бомж, внимают ему еще более уродливые панки, заседающие в мазутных лужах где-то посреди пережившей экологическую катастрофу Москвы. В мрачном будущем по выжженным кислотными осадками полям бродят трехголовые пегасы; сказовое прошлое, начинающееся с панорамы мертвецки пьяного (буквально!) города, не намного краше. Словосочетание "удалой молодец" из названия исчезло. И то правда, Федот (Константин Воробьев) - всем хмырям хмырь, неказистый бездельник, Федот, да не тот. Не тот лубочный муж, что лапти плетет, когда жена нити прядет. Наш Федот токмо слезы льет на перистую грудь лесной птицы-голубицы Маруси, а та, пользуя труд пейсатых слуг Тита Кузьмича и Фрола Фомича, и ковер достает, и оленя в полон берет. Покуда, ужаснувшись последнему требованию царя - доставить "То-Чаво-Не-Может-Быть", - хитрые господа в ермолках не улетают за тридевять земель, от греха подальше.
Сергей Овчаров - автор "Небывальщины", "Оно" и "Барабаниады", режиссер единственный и неповторимый, уже без малого два десятка лет работающий в жанре лубка, "русской народной картинки". Диковинку эту в былые времена прозывали подпольной песней. В "Федоте" Овчаров держится корней как никогда ранее, его "Федот" - именно что подпольное панк-кино, смешная и жутковатая стопка игриво расписанных открыток, вполне себе следующих традиции лубка-"простовика". Овчарову впору голосить, подобно ярмарочным торговцам: "Кому смертные грехи, кому будущее на том свете". Тот свет (читай - Америка) тоже появляется: уморительный выход заморской заразы - от Фредди Крюгера до пары культуристов - сильная выдумка, на которые Овчаров щедр. Чего стоит один То-Чаво-Не-Может-Быть в чудовищном обличье наполовину обритого Виктора Сухорукова, или Генерал Владимир Гостюхин, обращенный в зайца. Ничего святого нет у человека Овчарова: финальный пир с убиением народного героя Федота - вот вам и весь сказ.
Овчаров собрал отменный актерский ансамбль - истинному мутанту Сухорукову, нарекшему себя "русской Джульеттой Мазиной", для завершения кунсткамерной коллекции ролей одного только Чаво-Не-Может-Быть и не хватало. Гостюхин с удовольствием повторил собственную роль из раннего овчаровского шедевра "Левша". Выдающийся, но, увы, недооцененный Сергей Донцов сыграл штатную жертву пыток, Андрей Мягков - Царя, Ольга Волкова - Бабу-ягу. Но утверждать, что набора популярных лиц достаточно для превращения "Федота" в народный фильм, я бы не рискнул. Равно как и предсказывать ему участь тех лубочных открыток, что запали в душу некрасовскому крестьянину, той жертве массового искусства, что при пожаре нет чтоб скорее взять целковые, "а он сперва к картиночкам, стал со стены срывать". Для "широкой публики" Овчаров слишком особ, а сам фильм для той же публики чересчур статичен. И критичен - известно же, что картиночки, на которых медведь с козою прохлаждается, на музыке своей забавляется, куда популярнее тех, на которых Парамошка Авоську за волосья дерет.
