Николай Малинин Можно сколько угодно спорить о достоинствах русской архитектуры после конструктивизма (и о том, есть ли они вообще), но очевидно то, что имен ее авторов никто не знает. Хотя все знают Крымский мост, Крещатик, Лужники (это Александр Власов), а равно - высотку на Котельнической, гостиницу "Россия" и уж, конечно, "Белый дом" (это Дмитрий Чечулин). Но все это архитектура, воплощавшая не авторское, а государственное начало, и стала она известной по неизбежности: попадая в выгодные места и просто потому, что ничего другого не было.
Едва ли мемориальные выставки в Музее архитектуры (Бурова, Посохина и только что открывшиеся - Власова с Чечулиным) преследуют цель "возвращать забытые имена" (их все равно не запомнят), а уж тем более - реабилитировать эту архитектуру (на Посохина адвокатов не напасешься). Это скорее выставки-провокации: вот какая у нас была плохая архитектура. И если выставка, скажем, Жолтовского позволяет говорить о трагедии (как власть ломала классика), то нынешние "столетники" (включая оставшегося без выставки Гегелло) лишены и этого сюжета.
Поражает, пожалуй, именно отсутствие стержня. Взять Чечулина. Наземный павильон метро "Динамо" - прекрасное ар деко, радиальные "Киевская" с "Комсомольской" - хороши, да и "Пекин", несостоявшаяся "высотка", при всех ее очевидных диспропорциях вполне держит площадь. Но вот та же рука сажает в Зарядье гроб "России". А перед этим на том же самом месте рисует восьмую "высотку". Пытается, конечно, как-то сдобрить углы параллелепипеда дополнительными объемами, но высотой все равно убивает все живое вокруг.
Единственное, что тут удивляет и впечатляет, - это рисунки. Громадные перспективы, роскошные аксонометрии, едва не офорты. Иначе говоря - школа. Которую при всем желании в нынешних "трехмерках" не разглядеть. А созерцая эту предпроектную документацию, ловишь себя на странном ощущении, что все эти здания все-таки родственники той, старой, архитектуры. В них дремлет (и иногда просыпается) память: Палладио, Возрождение, Италия. Вот Власов проектирует ЦПКиО, а параллельно рисует (зачем?) эдакий романтический пейзаж: заросли, грот, руина. Вот его же проект Совнаркома в Зарядье: каре, из которого торчит восьмерик на четверике. Или проект театра Немировича-Данченко: ни дать ни взять - Дворец Дожей. А рядом - власовский рисунок, где это здание, которое так и не будет построено, предстает в той же степени обтерханности, что и вся Венеция. Из построенного - разве что Крещатик, где сталинская классика смягчена украинским акцентом. Эдакий ампир с фрикативным "гэ".
И у Чечулина (который, конечно, грубее и жестче Власова) есть проект Дворца Советов с аллюзиями на римский Сант-Анджело или проект интерьера кинотеатра, где стены кончаются колоннадами, а вместо потолка - сплошная синева. Правда, апелляции к Италии постепенно оборачиваются призраком Муссолини. Проект здания Управления Аэрофлота - уже чисто фашистская архитектура. И венчающая здание фигура с распростертыми крыльями иначе, как орел Третьего рейха, не воспринимается. Хотя чистота плоского объема со скругленными углами, сетка окон, сплошное остекление, шагающий колоннами на улицу портик, круглые окна - все это вполне по-американски. Чечулин оказался упрям: спустя сорок (!) лет дом был построен, но решительно испорчен стилобатом, призмами флигелей, пилончиками и белым цветом. Зато стал известен всему миру как наш "Белый дом".
Власов прожил на 20 лет меньше, но все время оглядывался по сторонам и что-то где-то прозревал. Вот проект театра в Харькове со вполне нимейеровским куполом (это 1931 год). Вот три плоских цилиндра, расписанных по золотому фону чем-то таким фестивально-молодежным и накрытых плоской стеклянной крышей. Это проект Дворца Советов 1957 года, а выглядит просто как Норман Фостер. Или вот каркас Дворца Советов 1931 года: эдакий паук, что твой Грэг Линн.
И относился Власов к себе - что следует из представленного на выставке автошаржа - гораздо ироничнее. Самовар рядом, кошка на окне, майка в горошек, щетина - просто Зощенко какой-то. А Чечулин не стеснялся живописать свой ломящийся от яств новогодний стол 1947 года. И ни одного человека. У Зощенко и про это есть рассказ: как решил человек начать новую жизнь, созвал гостей, накрыл стол - и умер.
