Антон Красовский МХАТ имени Горького. Тут - в огромном мраморном доме на Тверском - очередная премьера. Дают "Униженных и оскорбленных" по роману Достоевского. Постановка и, по всей видимости, инсценировка Татьяны Васильевны Дорониной - барыни и режиссера. За места на балкон просят по сто рублей, в партер - на восемьдесят целковиков дороже. Стало быть, россказни про театр-храм, про почти дармовые билеты для страждущей публики - не более чем миф, легенда, сказочные бредни для коммуниствующей прессы.
На сцене все 180 минут - дивное диво, казалось бы, невозможное ныне. В нескольких декорациях трепещут плохо накрашенные люди, сперва что-то громко говорящие в зал, а затем тихо, совсем не слышно шепчущие на ухо партнеру. Все это называется "пьесой в трех частях", идет с одним антрактом и состоит из множества картин. Причем каждая картина, предполагающая - само собой - смену интерьеров, завершается гордо закрывающимся занавесом. Так заведено было в крепостных театриках, где вместо хорошо смазанного механического круга кресла с ширмами двигали здоровенные феропонты.
Говорить о непрофессионализме происходящего нельзя. Тут нужно другое, какое-то более емкое, более точное определение. Это халатность, причем халатность почти преступная. Судите сами.
Во-первых, зрителями этих костюмированных бдений являются в основном учащиеся средних школ и солдаты срочной службы (зайдите - убедитесь, что не вру). Значит, они всю жизнь будут уверены, что театр - это место, где на сцене кадит бутафорский попик, а барышни с синюшными глазами заламывают ручки и дружат с негодяями. Где хороших униженных людей пускают в церковь, а плохих и гордых - ни-ни. Где никто из артистов играть не собирается, и не потому, что читал Михаила Чехова, а потому, что играть попросту не в состоянии. Поскольку считает, что актерское мастерство - это умение громко читать "Стрекозу и муравья", картинно кланяться и носить нарядные шляпки. Они будут думать, что у пьес могут быть какие-то части, как будто это романы с прологами и послесловием. А произноситься эти тексты должны так, словно не диалоги с монологами, а речи на отчетно-выборных собраниях. Товарищи! Пожалейте детей!
Второе - дом. Построенные в 1973 году по проекту академика Кубасова, все эти тысячи квадратных метров, с одной стороны, совершенно не приспособлены для драматических представлений. С другой, как точно отмечают коллеги, могли бы использоваться для красочных звонких представлений. Тут и сейчас в свободное от Дорониной время дают концерты заезжие трип-хоперы и английские антрепренеры. Так не отдать ли это здание каким-нибудь умным доходным продюсерам, чтоб ставили тут - а не у черта на куличках - свои мюзиклы или что-то в этом роде? А МХАТ Горького закрыть. Немедленно! Ведь для этого есть и третья причина.
Она так и называется - МХАТ. И все. Ну, представьте себе, что вы приезжаете в Лондон, а вам говорят: "Поглядите, вот театр "Глобус" имени Шекспира. Тут все, как при дедушке, - благо архитектор Йон Гринфильд постарался. А вон там - видите? Это "Глобус" имени Генриха Второго. Он совсем другой, там идут спектакли про то, как хорошо было в Англии до появления парламента". И вот ты заходишь в этот второй - ненастоящий "Глобус", а там в каждом углу портрет Шекспира - он, мол, наш основатель, наше все. А на сцене вместо "Гамлета" с "Макбетом" - конный цирк и добрые бароны.
Да даже не в идеологии дело. Это вопрос не идеологический, а исторический. Символический. Не может быть двух МХАТов, как не может быть двух Больших и Мариинских, двух "Комеди Франсез" и двух "Ковент Гарденов". Как не может быть двух Кремлей и Белых домов, двух президентов и двух государственных гимнов. Не может! Город и мир физически не способны вместить двух героев - один должен умереть. И споры тут неуместны: доронинская самодеятельность - слабое звено.
На премьере она сидит в одиночестве - полутемная ложа, пышный мохер. Гордо улыбаясь, глядит на сцену, где в картонных парадных кривляется кучка безумцев. Так сидел, наверное, товарищ Сталин, бессонно взирая на дурость и смелость придворных шутов. Впрочем, какие тут шуты? Шарлатанствующие комедианты и горлопаны, что хороши, возможно, в самодеятельном ТЮЗе, но неуместны, невыносимы в театре с названием МХАТ. Она прекрасно знает, что конец не далече. Чувствует, что с каждым днем и чайка на занавесе, и имена Станиславского с Немировичем на программках, да и ее собственное славное имя - Татьяна Доронина - все глупее и гадостней здесь, среди пустых инициалов всех этих приблудных, скучных скоморохов.
Однажды - около года назад - она вышла к людям. Всем своим стареющим существом почуяв близость конца, решила спасти то ли свое имя, то ли какую-то часть труппы, что может хоть кому-то пригодиться после ее ухода. Она пришла в Дом актера и дала концерт, читала стихи, играла сцены из спектаклей. Олег Табаков подарил ей какую-то дребедень от Swarovsky. Хазанов острил: вот она, наша национальная идея. Виктюк, вырывая букеты из рук служительниц Дома, рвался на сцену, чтобы рухнуть перед ней на колени: о, моя госпожа! Тогда на миг показалось, что вот-вот все и образуется, что этот вечер - проводы на пенсию. Но надежды остались надеждами. Она вернулась к себе, чтобы к маю выпустить на сцену говорухинский "Контрольный выстрел". Очередную гадость про плохих богатеев. Очередную для Станислава Сергеевича, очередную для нее - тут все спектакли таковы. "Мы идем смотреть Чапаева", "Высотка", теперь вот "Униженные и оскорбленные".
Татьяна Васильевна, хватит унижаться! Довольно унижать! В городе полно мест для примирения, согласия и красных стягов с образами - "Содружество актеров Таганки", например. Там и боритесь за равенство-братство. МХАТ же избавьте от политики - негоже это. Оскорбительно.
