Антон Красовский Андреас Заутер, Роланд Шиммельпфениг, Сабина Харбеке, Роберт Вельфль, Катарина Герике, Мориц Ринке - вот шесть драматургов, чьи имена вдруг стали известны русской публике. Вдруг - потому что шесть пьес прочли всего за два дня, залпом, едва переводя дыхание. Глоток сока, бутерброд - и вот уже следующая группа актеров с пачками исписанной бумаги в руках разыгрывает что-то добротное и внятное. Вдруг - поскольку почти никто не запомнил писательских лиц, воспринимая их вместе, гуртом - одной дружелюбной семьей. И в этом есть своя логика - на излете зимы у них будет опубликована общая книжка: сборник пьес, прочитанных на NETе.
Сам факт появления этих текстов на русском языке ободряет - есть надежда, что года через два во многих театрах будут идти совсем другие спектакли: о сожженных барышнях, радиотехниках, сломанных лифтах. Об усталых, замученных наших современниках, пусть и не русских совсем, но с очень понятными нам переживаниями и маленькими трагедиями.
Вот, к примеру, сюжет пьесы Роберта Вельфля "Сердцу работу, любовь рукам". Эрика - безработная домохозяйка, мучается от нищей бессмысленности и сексуальной неудовлетворенности. Золльман - бизнесмен, только что построивший торговый центр: рестораны, бары, магазины, детские площадки, 5592 рабочих места. Всеми силами Эрика мечтает получить одно из этих вожделенных мест и вот встречается с самим херром Золльманом. Встречается при странных веселых обстоятельствах, в квартире своей соседки, в которой она время от времени убирается. Сами понимаете, шутки, юмор, парочка эротических монологов - все, все, что нужно легкой антрепризе.
Или вот пьеса "Загадай желание" Сабины Харбеке. На годовщину смерти матери все дети собрались в старом большом доме. Разумеется, спустя полчаса начинается выяснение отношений, ссоры, раздел имущества. В итоге оказывается, что приемный сын - самый старший в семье - был любовником матери. Все в ужасе разъезжаются по домам. Текст очень сложный, каверзный. С одной стороны, хочется поставить его незамысловато: с пластмассовыми стульчиками и нарзаном. С другой - диалоги настолько просты и обыденны, что надо хоть чем-то разнообразить движение. Так что режиссеру, ищущему выразительные формы, любящему язык - бытовой, простой и схематичный, эта пьеса будет в самый раз.
Если бы эти драматурги жили в нашем с вами смысловом пространстве, их бы следовало именовать немецкоязычными. Ведь именно этот язык их всех объединяет. Кто-то живет в Швейцарии, кто-то в Австрии, ну а кто-то в Германии, разумеется. Оттого, собственно, и программа читок называлась ШАГ - это очередная аббревиатура фестиваля. Однако, кроме языка, есть у всех этих людей еще одно общее начало. Пожалуй, даже более важное и заметное, чем коммуникативное. Все они выросли на стыке эпох, каждый помнит, как на развалинах Берлинской стены пела группа Pink Floyd, для всех них слова "Горби", "Штази", "Эрик Хоннекер" значат невероятно много. Они радостно дышат свободой, потому что помнят еще, что совсем недавно близко строились тюрьмы, совсем рядышком висел железный занавес, кого-то даже за этот занавес периодически забрасывали. Все они - наши, нам понятные и простые, как и мы - дети перестройки, хоть, черт возьми, и не хотел я употреблять этого слова. А и не буду, поскольку их perestroika тем не менее не совсем наша. Если мы стремились к эстетическому совершенству, экономической свободе и свободе слова, то у них перемены происходили внутри. Это был духовный, этический, резкий передел, когда чужие превращались в своих, а свои становились далекими и отстраненными. Удивительно, что теперь, спустя 12 лет после воссоединения Германии, эти люди, с их душевным сломом, так близки нам. Они - буржуазные и неброские, с банальными семейными ценностями и деньгами в банке - тут, в Москве-2001, ближе, чем какой-нибудь тонкий мудрый Коляда или, прости Господи, Лобозеров. Стало быть, и у нас что-то в душах поменялось, стало быть, не избежать глобализации - духовной глобализации. И это очень-очень прогрессивно.
