Антон Красовский На маленькой вечеринке, устроенной по поводу закрытия фестиваля NET, я подошел к Гришковцу и сказал что-то вроде: "Жень, вы знаете, вы... вообще понимаете, что вы великий?" А Гришковец мне: "Ну ладно... Ну спасибо, спасибо. Давайте, позвоните мне дня через два, надо обсудить кое-что. Знаете мой телефон? 8 902..." И как-то так сразу стало хорошо, тепло и достойно: мол, вот, такой человек и так запросто - ПО-СО-ВЕ-ТО-ВАТЬ-СЯ ! Ну это я, конечно, сам себе вообразил, что посоветоваться, на самом деле - ничего подобного, просто поболтать. Но все равно приятно, ведь правда - пронзительный, глубокий и, кажется, добрый этот Гришковец. А поскольку я - по глупости, наверное, - считаю доброту основным проявлением ума, то всех добрых людей причисляю к особой мудрой и очень почитаемой касте.
На фестивале Нового европейского театра показали сразу два его спектакля. Первый - "Дредноуты" - монолог в стиле "Как я съел собаку". Второй "по По" - постановка Нового рижского театра, где Гришковец автор идеи, режиссер и один из артистов. Оба вечера в центре Мейерхольда был аншлаг, перепуганные охранники щупали настойчивых гостей, гости обижались, ели крекеры и обсуждали Гришковца. В основном хвалили, восхищались, плакали. Плакали все больше на "Дредноутах" - спектакле о войне, о мужестве, о жизни и смерти. О нем и напишу.
Дредноуты - это огромные бронированные корабли, сконструированные англичанами перед Первой мировой. Потом такие же посудины соорудили немцы, и случилась Ютландская битва - самое грандиозное морское сражение за всю мировую историю. Тогда, 31 мая 1916 года, погибли очень много людей, затонули десятки огромных, бесконечно мощных и страшных броненосцев. Растворились мечты о всемогуществе и славе, появилось ощущение, что в войнах новой эпохи победителей не будет.
Гришковец в своей обыкновенной дерганной и нервической манере рассказывает историю создания этих знаменитых кораблей, тщательно объясняет их техническое устройство, называет имена капитанов и адмиралов. Очень часто повторяет, что, конечно, все это глупо и банально. Что смерть, как и бокал бордо на белой скатерти, - пошло, но красиво. Что мальчик-юнга, самый молодой участник битвы, погиб обыкновенно. Что геройство - это штука простенькая, что каждому из нас - ему, мне, зрителю в первом ряду - доступна эта красивая мужественная смерть. Как доступен нам всем бокал красного вина. Гришковец спокойно смотрит в зал и, усмехаясь, спрашивает: "Пошло да? Ну так давайте, слушайте. И я хочу поглядеть на того, кто не услышит".
В один прекрасный день Гришковец понял, что говорить обыкновенности со сцены очень трудно. Почти невозможно. Тогда, превозмогая ужас перед пошлостью, он написал чистый текст о себе, о своих страхах, о своем прошлом. Спектакль "Как я съел собаку" тут же сделал его знаменитым, потому что всякий видел в этом скорчившемся человеке в бескозырке себя. Любил в нем - свою преданность. Смеялся - над своим простодушием. Восхищался - своим мужеством. Там был живой, слегка полноватый интеллигентный прототип - прямо на сцене - вот он - тепленький, родной.
В "Дредноутах" его нет. Только чистый дух, хрустальное трепетание ангела-хранителя. И мы - мужики, слушая Гришковца, воображаем себя не на его месте, а на месте этих мичманов, этих старпомов, этих юнг. И Гришковец - не мы, он просто такой же, как мы, - хлипкий городской парнишка. Мы, как и он, готовы заряжать пушки, варить флотские макароны и взрывать противолодочные мины. Как и он, готовы к сказочной богатырской смерти, потому что чувствуем себя частицей единого целого - крошечным сосудом в огромной кровеносной системе планеты. Следуя за Гришковцом, уносясь в бесконечные дали его исторического воображения, мы - каждый из нас - побеждаем в себе страх перед пошлостью, а точнее, перед нашим представлением о нем. И в конце концов открываем для себя, что красота - не пошло. Что смерь - не банально. Что героизм - не глупость и не пустяк. Мы понимаем, что, окажись мы там, поступили бы так же: флаг бы реял над уходящим под лед эсминцем, а мы бы дружно пели зычную песнь в сырой кают-компании. Наш добрый кок открыл бы бутыль "Божоле", а маленький сигнальщик на треснувшей мачте махал бы флажками из стороны в сторону.
"Погибаю, но не сдаюсь" - Гришковец, окутанный клубами искусственного дискотечного дыма, ловко и статно орудует красными полотнищами. "Не сдаюсь... не сдаюсь" - отдается в сердце каждого мужчины. И слезы наворачиваются на глаза, и руки в судорожной тряске тянутся ко рту, и хочется пропасть пропадом, посидеть на прудах, глядя, как белоснежные бумажные кораблики застревают в нежности первого московского льда.
