Купание белого меня

Шорохи

Кульминация обменных гастролей Большого и Мариинского театров под эгидой "Золотой маски" случилась вообще не там, где ждали. Не в Питере на чудо-Баскове в архаичном "Онегине". И не при взгляде на любимую Гергиевым нашумевшую постановку прокофьевского "Семена Котко" двухлетней давности, которую в Москве до этих пор не видели, но которая получила море "Золотых масок", собрала превосходную прессу во время прошлых лондонских гастролей театра, и запись которой номинировалась на "Грэмми".

Гром грянул бонусом - перед началом оперного сета Мариинки на пресс-конференции Гергиева, где он неожиданно выступил с претензиями в адрес министра культуры Михаила Швыдкого. Собственно, маэстро говорил, как всегда, вдохновенно, витиевато и обо всем на свете. Про падение нефтяных котировок и что фраки от Эрменеджильдо Зенья хороши необыкновенно. Что последние лондонские гастроли с вердиевским репертуаром хороши-то как раз не были, а Большой театр не так уж плох, как его малюют. И что к питерскому маэстро и его театру внимательно относятся такие люди, как Владимир Путин (зачем-то назывались также Степашин и Примаков).

Швыдкой же получил от Гергиева за Светланова (что не удержал), за Рождественского (что вообще позвал, поскольку тот прекрасный мастер, но стратег и тактик - никакой) и, главное, за бюджетное невнимание к проблеме реконструкции Мариинского театра, в то время как за Большим театром присмотр теперь имеется. Собственно, все. Швыдкой на мариинские гастроли в Большой ходил, но был, как показалось, немного мрачен. Расценивать все это как скандал было бы странно. Нормальная публичная полемика. Ни Гергиев, ни Швыдкой публичности не боятся. Гергиев полагает, что, создав великолепную репутацию театру, заслужил поддержку. Швыдкой, думается, яснее Гергиева представляет себе все про падение цен на нефть. Что до Большого, за ним сейчас нужен глаз да глаз, поскольку у театра - явный пубертат со старыми склонностями к геронтофилии. Но начала работать новая, образованная и грамотная команда во главе с Анатолием Иксановым, вводятся европейские технологии, собирается из ничего имиджевая, репертуарная и кадровая политика. И теперь здесь наиболее адекватной могла бы быть позиция Минкульта "не навреди".

Недавно, например, один из двух профкомов театра собрал приверженце в присутствии Иксанова и Александра Ворошило для диалога. Сотрудники театра выступили в упоительном жанре "доколе" и смертным хаем хаяли как прежнее руководство с его контрактами, противоречащими КЗоТу, так и новое, которое ждет принятия нового КЗоТа и будет приводить контракты в соответствие. Впрочем, и оно "старым большевикам" может не понравиться. В Большом - 2600 человек штата, и он непременно будет сокращаться.

На собрании говорились странные вещи, вроде: "По какому праву новый главный дирижер решает, кому петь!" Или: "По какому праву отдел репертуарного планирования решает, что играть!" Или: "Кто и по какому праву не поставил меня на спектакль в ноябре!". Так и вижу: прихожу я к своему главному редактору и говорю: "По какому праву вы меня..." ну и дальше в том же роде. Очевидно, "старые большевики" надеются льготно не заметить новой жизни. Очевидно также, что структура управления, субординация в театре изнутри читается кудрявой. На деле кудреватой была старая система, когда замзав принимал реальные решения. Новые схемы и люди вызывают ярость и ненависть. Старые требуют "худсовета", имея в виду наделить высокой властью представителей себя. Иксанов на собрании молчал, но Александр Ворошило выступил с поддержкой идеи художественно-экспертного совета.

Все к тому, что смысл гергиевских пассажей кроме прочего в том, что от Минкульта просто требуется большая концентрация внимания и, возможно, не мудрить.

И звуки

Пока в Большом - движения, у Мариинки- стать, репертуар и труппа. Финал обмена экспрессивно, мастерски и политически тенденциозно вылепил Гергиев. Таким примерно образом, что если кто считает его театр европейским, а Большой - пусть недоделанным, но "национальным достоянием", то вот вам русский классик П. И. Чайковский от Мариинки во всех гала-видах и гала-положениях.

Сцена из поставленной Галибиным изящнейшей (впрочем, здесь этого никто не увидел, исполнение было концертным) "Пиковой дамы". С томительно и аппетитно элегантным, как гергиевские фраки, вокальным ансамблем (Геннадий Беззубенков, Василий Герелло, расхристанная "прима" - Виктор Луцюк). Целый акт традиционнейшей постановки "Мазепы" с Виктором Черноморцевым, которая смотрится качественным каменьем, убедительным своим характером и весом, и придающим брэнду Мариинки много могучести. В серединке - лазоревая "Серенада" Баланчина и его же Па-деде "Tchaikovsky". Весь Чайковский от Мариинского театра - совершенной красоты, сверкающий оркестром, без грубостей, не без помпезностей и с разным блеском.

Стратегические движения питерского худрука по-своему изысканны и ценны, но главный сюжет проекта - мариинская версия "Семена Котко". Первая "советская" опера Прокофьева, сочиненная в конце 30-х по повести Катаева "Я сын трудового народа" и потому пугающая, Москву не обаяла. Билеты продавались вяло. Падения консервативной Москвы ниц перед сенсационными питерскими концепциями не произошло.

Постановка не отмечена особо строгим вкусом и провоцирует неприятие, несмотря даже на то что упоительно сыграна (хотя местами более квело, чем возможно) и хорошо спета (Котко - Виктор Луцюк, Софья - Татьяна Павловская, Ткаченко - Геннадий Беззубенков и матрос - Виктор Черноморцев очаровательны актерски и убедительны вокально). Сцена с ямой (привет Платонову), серость, серп и молот как жутко движущийся хлам (разве что глазами-блюдцами никто не вращает), красноармейцы-куклусклановцы, купание в целофановом озере, как дурной сон, мультяшные гайдамаки, неизвестно чья башка (сценография Семена Пастуха) и вся бойко вывороченная режиссерская концепция антиутопии - вызывают не только сомнение, но и улыбки. Сомнительны привязанность к западной моде на антитоталитарные смысловые транскрипции, и к местному лобовому перестроечному пафосу. Но соображения о том, что раз музыка гениальна (а она гениальна, фантасмагорична, волшебна, смешна и страшна), то ставить надо впрямую, реалистично, - сомнительны гораздо больше.

Прокофьев делает оголтело апельсиновый театр из воздуха, даже там, где стаей бродят трудовые сыновья. Он монтирует квазифольклор, сарказм и строгую лирику, кроит феноменальные ансамбли (Гергиев справляется с ними блистательно) так, что по залу расходится шепот с иностранным акцентом: "Эйзенштайн! Эйзенштайн!" А кучерявая, с эстетическими и концептуальными варваризмами постановка Юрия Александрова довольно заковыристым образом не противоречит прокофьевской музыкальной фантасмагории. Здесь дичь - и там дичь. У Прокофьева божественная, у Александрова - нет. Он действительно не догадался, что "Котко" - просто огромная классическая опера. Но в ее структуре столь изысканный набор кривых зеркал, что этого тоже никуда не денешь. Поиск концепции проблематичен. Александров наворотил бытовых смачностей и символических дикостей, но фантазировал. Публика раздражается, она хочет ясных положений. Здесь же адекватна была бы безупречная красота путаницы. Ясность положений - в другом месте. В кулуарах Большого театра, например, очень требуется.

Майя Крылова

И из области балета. Кое-что

Питерские критики с удовольствием сравнивают московский балет с "размалеванным лубком" и с Михалковым. Теперь могут сравнить с теми же объектами исполнение Баланчина в Мариинске. Здесь танцуют опусы мэтра давно - и относятся к ним как к повседневной рутине. Балет сам по себе замечателен: и солисты, и кордебалет - словно стайка потревоженных ангелов. Но от подлинного "мистера Би" - с его системой жестко фиксированных поз, насквозь пронизывающих стремительный танец - у мариинских танцовщиков сохранилась лишь стремительность. Остальное растворилось в вечной смазанности российского балетного исполнения. И Жанна Аюпова, и Майя Думченко, и Софья Гумерова танцевали с поистине царственной (по масштабу) стилистической приблизительностью. Диана Вишнева периодически заменяла стиль кокетством. Впрочем, публику, как всегда, больше интересовали трюки, и когда Игорь Зеленский мощно сиганул вверх, аплодисменты звучали внушительно. При желании можно победно рапортовать: мариинский балет, как всегда, имел успех. Вот только какого рода?