Япончики

ТЕМНЫЙ квадратный зальчик. Сто мест, приставные стулья из холла, толпа народу, шепот, смешки. Предвкушение веселья. Все ждут Фоменко, вспоминают его русскорадийные шуточки, его нос, его арлекинские ужимки. Николай Владимирович, конечно, народный герой, и 98 человек из 100, да еще семеро на табуретках - тут ради него. Ведь диво-то какое: такой большой человек да в таком крохотном театре: все видно, никакого бинокля не нужно - красота.

Вот резко включается свет, и он уже на сцене. Подтянутый, с самурайской спиной, в шелковом жакетике с отливом. Выпяченная губа, упертый в стену взгляд - неприятный человек, сразу видно. Рядом с ним - у стены - другой: в движениях растерянность и зуд, на голове хохолок от создателей "Вавилона-5", во взгляде страх и маята.

Он - другой - Андрей Панин, в общем, не всемирно известный артист. Но зато КАКОЙ! Андрей Панин - наш отечественный Малкович, такой же булькающий гений с разбегающимся взором и холодящей статью. Проникновенный и вымученный, как тоска по дому, как мудрое одиночество. Его руки выбрасываются в пространство, словно хитиновые копытца богомола. Щеки напряжены всей своей тщедушной мускулатурой. Глаза елозят по партнеру, будто бы тот не актер театра и кино, а груди восьмого размера или открытая витрина Фаберже.

Здесь в "Академии смеха" он играет японского драматурга Цубаки, пришедшего к цензору просить разрешение на постановку дурацкой комедии. На дворе 1940 год: тройственный союз, милитаристская Япония, сопки Маньчжурии, зараженные бациллами жуки-скарабеи. А тут - на тебе - "Трагедия о Джулио и Ромьетте", италийское варьете, клизмы в зад - бред какой-то. Цензор Сакисака (Фоменко, естественно) ничего в театре не смыслит, поскольку еще пару месяцев назад командовал каким-то подотделом на фронте, и вдруг, за заслуги перед Империей, очутился на более ответственном участке. Сюжет нашему зрителю очень понятный. Пожалуй, слишком понятный. Возможно, даже чересчур. Наверное, поэтому некоторые газеты сообщили, что пьеса была написана полвека назад, когда и у нас злобствовал Главлит, а литераторы бегали с утра в Китайгородский проезд за визой. Ан нет! Текст современный (90-х годов), да и в России уже ставившийся. В Омском драматическом, в 1998-м, что ли, году.

Автору пьесы - господину Коки Митани - не больше сорока. Это улыбчивый забавный японец, зарабатывающий сценариями для сериалов и радиопостановок. Собственно, для FM-диапазона и была первоначально написана "Академия смеха". Друзья похвалили, потом поставили на сцене. Перевели на несколько языков, заметили в России. Впрочем, где ж еще могли заметить, ведь тут эта тема так близка - ничего не надо объяснять. Говорят, что года два назад за этот текст ухватился Александр Александрович Калягин, но получил отказ, поскольку в Омске был заключен эксклюзивный договор. Так вот: Калягин просто поторопился, а Роман Козак успел в самый раз. Успел и преуспел - спектакль вышел отменный. Очень, очень хороший. Лучший в этом сезоне.

Драматическое действие превращено в па-де-де: Фоменко с Паниным не играют, а вытанцовывают роли. Выкручивая сухожилия, перелетая с одной стороны света на другую, выдумывая что-то на ходу, они рождают новую реальность. Театром в театре - этой чертовщиной-пиранделловщиной - связывают друг друга в одном клубочке чувств и ожиданий, сомнений и иллюзий, становясь иным существом - подлинником человека. Надеждой человечества.

Нет, цензор не превращается в бродячего музыканта, а драматург не подается в сексоты. Но к концу совместных бдений они начинают говорить на одном языке - японском ли, русском - какая разница. Нервический Цубаки, уходя в финале на фронт (уж не Перл-Харбор ли бомбить?), отдает Сакисаки дрожащую частичку самого себя. Такую же трогательную, как улетевшая ворона или мамина похлебка из морской капусты. Эта частичка, этот кровоточащий кусок кто-то называет памятью, кто-то - душой. Кому-то, более выпуклому, больше нравится слово "катарсис". То есть трагическое очищение. Так тоже можно сказать, наверное. Только откуда же трагедия в комедии? Нет ее, и не было никогда. Ну, разве что самая малость, чуть-чуть. Едва заметная. Словно рисовый колобок с черносливом на заснеженной вершине Фудзи.