Вишневые садисты

ЭТО ТОЛЬКО в песне "один раз в год сады цветут". В нынешнем театральном мире закатная чеховская пьеса цветет круглогодично, везде, где только можно. Понятно почему: история прощания всего со всем, трагического умирания старого и вызревания чего-то нового идеально подходит на период слома эпох. Пьеса эта популярна теперь еще и потому, что "Вишневый сад" построен как мерцающий коммуникативный аттракцион, дающий возможности какого угодно прочтения. Универсальный текст, содержащий, ну, буквально наше все. Вот и кажется театральным генералам, что каждому из них ведомо единственно правильное решение тайны, чей секрет "разгадке истин равносилен". Вот и превратилась вся театральная Россия в один цветущий сад. Делать нечего, приходится смотреть.

В нашем случае встреча на одной сцене двух новых трактовок пьесы интересна еще и тем, что два традиционных по форме спектакля являются прямо противоположными по звучанию. Ситуация: Театр имени Моссовета приезжает в город, где идет свой "Вишневый сад". Как тут не сравнить.

Челябинский "Вишневый сад" в постановке Наума Орлова - часть большого проекта "Театр Чехова", предполагающего постановку всех пьес великого драматурга. Идут уже четыре, три из них - в едином оформлении Татьяны Сельвинской, изображающем традиционную веранду, застекленную разноцветными ромбами в духе комедии дель а"рте. Одни и те же актеры переходят из работы в работу, позволяя проследить развитие важнейших для Чехова тем и мотивов. Вот и выходит, что "Вишневый сад", поставленный после "Пьесы без названия" и "Дяди Вани", оказывается очередной ступенькой схождения режиссера в исследование чеховской мизантропии.

Человеческая несостоятельность - вот что особенно волнует Наума Орлова. Обычно о неудачной судьбе того или иного человека мы говорим как о свершившемся результате - челябинский же режиссер реконструирует механизм возникновения несостоятельности, разъедающей чеховских персонажей, точно раковая опухоль. Ни о каком любовании или сюсюканье и речи быть не может. Гротескно заостренные образы превращают этот "Вишневый сад" уже даже не в комедию, как того хотелось автору, но в едкий памфлет.

А вот "Вишневый сад" в постановке Леонида Хейфица тянет на полноценную трагедию, страсти здесь бушуют самые нешуточные. Комиковать дозволено лишь второстепенным персонажам, тогда как Раневская (Ольга Остроумова), Лопахин (Дмитрий Журавлев), Шарлотта (Маргарита Шубина) играют на разрыв аорты, стреляют в зал массивами текста, обливаются потом и слезами. История дворянской усадьбы одета здесь в строгий сталинский ампир. Россия, которую мы потеряли, оказывается поминками по советской империи. Тонкие стены (вспомним Мандельштама: "квартира тиха, как бумага"), тяжелые порталы: клаустрофобическое пространство, в котором происходит меланхолический балет. Мизансцены выверены и аккуратны, все слушают друг друга, разворачиваясь к говорящему солисту на полкорпуса, замирают, как солдатики Роберта Уилсона или танцовщики Кристиан Сапорта. Возникает ощущение избыточности текста. Все говорят много и не по делу, связки ненужных слов сваливаются в груды сушеной вишни, которую раньше сушили, варили, короче, секрет знали, а сейчас - сваливают в углы декорации, точно уголь какой.

В челябинском спектакле происходит прямо противоположное. Наум Орлов ставит спектакль не про Раневскую (Л.Чибирева, Е.Дубовицкая), Гаева (Борис Петров) или Шарлотту (бенефис Марины Аничковой), а про жизнь вообще, точно варенье какое пытаясь заварить. Вывести, создать, передать само "вещество жизни", тягучее, плотное, густое. Никто не увидит неба в алмазах, потому что всех нас ожидает одна ночь. Одна на всех. Вот все и толкутся на маленьком, тесном пятачке, мешают друг другу, жмутся в коллективные тела, легкомысленно летят навстречу гибели.

Финал челябинского "Сада" типичен и красив - Фирса (Н.Ларионов) в буквальном смысле замуровывают за разноцветными стеклами веранды; московский Фирс (Борис Иванов), о, чудо, оказывается жив, он долго и многозначительно метет опустевший дом: нет, весь он, дух прошлых времен, не умрет. Выходит, что более традиционный спектакль провинциалов, озабоченный срыванием всяческих масок, оказывается живым и интересным, а вот правоверный, выверенный московский вариант, с отсылками к Някрошюсу (финальный прожектор из его "Макбета" здесь превращается в целую панель железнодорожных фонарей) и легендарному "белому" "Вишневому саду" Джорджо Стрелера оказывается еще одним вариантом из школьного учебника: Поэт - Пушкин, Россия - родина, смерть - неизбежна.

Разница художественных результатов двух театров, работающих с одним и тем же материалом, да еще при схожих эстетических установках, наводит на размышления. Дело даже не в том, что публика наша, идущая в театр за сильными эмоциями, потому и предпочитает стационарный театр-дом, что только такой семейный по духу коллектив способен на осуществление серьезных этико-эстетических задач. Как показывает практика, театральные семьи, выращенные в столичном климате, оказываются выхолощенными, а постановки их - холодными, головными: уму, а не сердцу. Звезды здесь работают на себя, переходят из труппы в труппу, отвлекаются на съемки в сериалах и рекламе. Нынешняя ситуация в Театре имени Пушкина или на Малой Бронной - тому подтверждение. Вот и оказывается, что настоящий в российском понимании театр остался только в провинции. Где актеры в театре не только работают, но и живут, где мало отвлекаловок и халтурных антреприз, где привыкли работать собой, а не для себя.

Челябинск