Искусство держаться корней

ДРАМАТУРГИЯ выставки - искусство из разряда концептуальных. Одно дело выставлять готовый цикл работ художника, где даже последовательность их просмотра придумана автором, другое дело - устраивать шоу с помощью давно созданных творений. Это умеют в Европе, у нас же только Русский музей ежемесячно тасует свои картины, да и то весьма комично. Поэтому главной звездой выставки "Отцы и дети" оказалась ее куратор Вера Погодина. Стоя на фоне собранных картин, она подробно разъясняла в телекамеры свое открытие: что все лучшие концепции воплощены в русской литературе XIX века.

Русскую классическую литературу уже много лет используют на манер греческой мифологии. Делают "с нее" характеры и сюжеты для фильмов про ближайшее будущее вроде "Даун-хауса" Романа Качанова, снятого при участии Ф.М. Достоевского и его "Идиота". Перелагают ее на "новорусский", как поступила Катя Метелица с "Анной Карениной", подметив в романе Толстого ружье, которое так и не выстрелило, - морфий. Откровенно паразитируют на ней, как Владимир Сорокин, и так далее - вплоть до "Чайки" Б.Акунина.

Художников эта тенденция тоже не миновала. У Владимира Дубосарского с Александром Виноградовым, например, есть целый цикл картин, на которых томики русских классиков изображены в обрамлении русских же пейзажей: Пушкин - в одуванчиках, Чехов - в яблоках. Когда такого рода концептуализм касается кураторской деятельности, появляется эффект третьей рамки. На выставке "Отцы и дети" напротив этих работ Дубосарского и Виноградова из цикла "Русская литература" висят картины одного из отцов - Ефима Дубосарского. Сирень на них изображена в той же стилистике, что и русские пейзажи на картинах "детей". Рядом с несколькими ню Айдан Салаховой - картина ее отца Таира Салахова: портрет женщины, которая чертами лица и фигурой весьма похожа на женщин с полотен дочери. А "Окна" Ивана Чуйкова (пейзажи, вписанные в разной формы оконные рамы) выставлены напротив распахнутых окон, нарисованных его матерью Евгенией Малеиной. Куратор выставки говорит, что вопреки Тургеневу хотела подчеркнуть преемственность, а не противоборство поколений. В случаях Дубосарских, Салаховых и Чуйковых "дети" как бы берут в кавычки - или вставляют в свою рамку - то, что делали "отцы", наглядно демонстрируя банальную механику преемственности: она невозможна без противоборства.

Отношение "притяжения-отталкивания" - это и есть диалог, определяющий развитие искусств. Но эффект удался лишь отчасти. Скажем, отец Ивана Чуйкова Семен и его дочь Евгения Чуйкова кажутся участвующими в выставке скорее для количества - потому как, судя по представленным работам, ни в каком диалоге с членами своей семьи не состоят. К сожалению, большинство "отцов" и "детей" (Савва Бродский и Александр Бродский, Виктор Пивоваров и Павел Пепперштейн, Глеб Макаревич и Игорь Макаревич), подобранных Погодиной, соседствуют с отстраненно-равнодушным видом, так что расположение их картин друг напротив друга "не играет". К тому же "дети" и "отцы" показаны очень неравноценно: на пять работ представителя младшего поколения - одна старшего, либо наоборот.

Вера Погодина планирует продолжить свое концептуальное начинание выставками на темы "Война и мир", "Горе от ума", "Преступление и наказание". Удачно подобрать работы для следующих выставок будет еще сложнее. Тема "Отцы и дети" в этом ряду - наиболее адаптированная к современной культуре. Все привыкли слышать про Андрона и Егора Кончаловских, Олега и Михаила Ефремовых, Бориса и Алису Гребенщиковых и так далее - уже один эффект сопоставления имен сходит за "фишку".

Кстати, при всей светской замыленности темы "Отцов и детей" у выставки нет ожидаемого "мажорского" пафоса, который заключается в том, что слава "отцов" всю жизнь сопутствует "детям": все представленные Погодиной "дети" давно известны сами по себе. У неспециалиста они даже более на слуху, чем "отцы", так что мессидж, заложенный в названии, читается с конца: глядя на творения старших, понимаешь, что за ромашки обрамляют младшие и зачем вообще все это делается. Так, если по прочтении творений Сорокина взяться за русскую литературу XIX века, к современной словесности будет гораздо меньше вопросов.