Михаил Жирмунский ОСЧАСТЛИВИВШИЙ Москву своим приездом тенор Пласидо Доминго оказался сказочно щедр. Щедр на добросовестную работу даже перед микрофоном, на многогранность репертуара, обращенную к ценителям, на бисы, на улыбки и мощное обаяние. Прямо на сцене был явлен пример денежной щедрости - подписан гигантский чек на 100 000 долларов на реконструкцию исторических памятников. Но Доминго не везет с Москвой. Мероприятие завлекало названием "VIP-концерт" с соответствующими статусу ценами и чередой испытаний при преодолении бесконечных кордонов. Привычным следствием было то, что наиболее заинтересованная и восприимчивая публика собралась перед входом на площадь в расчете на дешевый билет или добросердечие организаторов: может, пустят "так"? Многие пытались что-то услышать у заграждения на Никольской улице.
Но внутри стало ясно, что общедоступность события теперь понимается иначе: слушатель на концерт собрался действительно новый, в основном случайный и простоватый - не "та самая" московская публика, о которой вспоминают западные звезды и сам Доминго. До бисов публика откликалась вяло, и расшевелить ее удалось только арией из "Тоски" и бойкой "Гранадой": слушатели уже думали, что концерт окончен, поднялись с мест, чтобы уходить, но тут Доминго под звуки оркестра неожиданно снова вышел на сцену┘
Этим московским вечером певец не совсем "звучал", поэтому часто "пережимал" и пел слишком громко. Несмотря на все это, сила артиста, личности и музыкального интеллекта Доминго присутствовала в концерте и производила свое обычное действие. Перед тем как спеть на родном испанском, он подчеркнул, что до этого уже спел на пяти языках. Поражала не только стилистическая чувствительность Доминго к Вагнеру, Чайковскому, французской музыке, оперетте Легара или мюзиклу Бернстайна - наравне с самыми привычными для него итальянцами. Поражало то, что каждый раз менялся и музыкальный образ: в голосе звучали то героизм, то мечта, то страстное требование, то заигрывание, но при этом никогда не исчезал тот один человек, который убежденно настаивает на своем праве романтически воспринимать мир.
Самыми сильными моментами концерта показались дуэты - небольшие спектакли, где можно было увидеть Доминго-артиста. Драматургическая выстроенность финальной сцены из "Кармен" была у него настолько интенсивной, что дуэт (с Мариной Домашенко) показался монологом. Последнее обращение его к Кармен ничуть не напоминало просьбу. Герой Доминго всматривается в себя и тут же полностью раскрывается перед Кармен, словно делится с ней своими размышлениями. Убийство оказывается подготовленным взрывом эмоций и окончательным разрывом с миром. В такой трактовке наконец-то стало ясно, чего добивается Хозе в этой сцене. Сцена в саду из "Фауста" Гуно с Любовью Петровой (снова по-французски) создавала иного рода слуховые впечатления: полутона ночного объяснения, изящный интимный шепот. Предпоследним сюрпризом стала изысканная шутка, дуэт-обольщение Дон Жуана и Церлины из оперы Моцарта, который Доминго придумал разыграть по Мольеру - одновременно с обеими своими партнершами. Здесь Доминго показал себя еще и по-старинному галантным, а публика к тому же получила уникальную возможность услышать Доминго-баритона. Ни юмор, ни интеллектуальность такого решения, ни "подвиг" низкой тесситуры не встретили никакого энтузиазма - многие слушатели так и не разобрали, что здесь к чему. Наоборот, именно после этого номера все и засобирались по домам.
Есть еще одна уникальная и захватывающая сторона облика Доминго - психофизическая цельность его певческого процесса, когда сиюминутное состояние певца не остается за скобками выступления, а органично движет развитием образа. Вспоминается "Пиковая дама" на сцене Венской оперы, где в трех спектаклях в течение одной недели Доминго давал настолько разный рисунок роли, что его следующий Герман становился буквально антиподом предыдущего. Так и на этот раз ария Германа "Прости, небесное созданье" была спета чисто концертно, сильным звуком, как призыв без психологического подтекста. "Весенняя песня" Зигмунда из вагнеровской "Валькирии" приобрела героическую доминанту. Это тоже сильно отличается от двух выступлений Доминго в этой опере в Петербурге, где в его Зигмунде слышались усталость и только угадывалось пробуждение к новой жизни. Еще раз по-русски Доминго пел арию Ленского из "Евгения Онегина" - без привычной меланхолии, с молодым напором и даже некоторым блеском в голосе.
Две молодые певицы, выходившие на сцену вместе с Доминго, оказались в концерте не случайно и известны великому тенору по его конкурсу вокалистов в Сан-Франциско. Обе поют за границей и имеют приобретаемую там подготовку к исполнению разностильной музыки. Петрова, высокое сопрано, хорошо спела дуэт из "Фауста", а куплеты из "Летучей мыши" и дуэт "Tonight" из "Вестсайдской истории" были сделаны у нее уже довольно простовато, верхние ноты в арии Царицы Ночи звучали проблематично. При этом она очень обаятельна, хотя успехи на Западе еще окончательно не избавили ее от "привкуса" хищности и напористости в сценическом имидже. Низкий голос Домашенко объемен и богат, но пока не вполне организован, и выходы наверх, как и межрегистровые ноты, ей даются не гладко. Когда же она пела сцену гадания Марфы из "Хованщины", за которой стоит столь богатая традиция великих исполнений, то показала все свое бесчувствие и чуждость смыслу этой музыки. Это разочарование не искупали ни сильный голос, ни яркая внешность и сменяемые к каждому выходу элегантные платья. В целом обе весьма способные певицы все-таки еще не доросли до полноценного ансамбля с художником уровня Доминго.
