Михаил Жирмунский Концерт Бориса Спасского подтвердил, что "надежда российского пианизма" - не только (и не столько) те несколько молодых людей, которых активно подают в этом качестве в Большом зале консерватории и за границей. Спасский обладает мастерством и сильной индивидуальностью, но, кроме того, чужд всякого позерства за роялем - что сегодня особенно в цене. За внешней безучастностью совершенно непредсказуемо рождается сила.
Спасский играл в Музее современной истории России днем - что, может, и не очень престижно (хотя 4 часа было любимым временем Горовица для начала концертов), но сумел преодолеть две заведомые трудности этого выступления - неблагоприятную акустику зала и проблемы стилистически разноплановой программы. В глуховато резонирующем зале бывшего Английского клуба не растерялся его нюансированный звук, а предельно мощная игра не слилась в недифференцированную массу. А переход от Шопена к Шуману и далее к Листу и Рахманинову произошел так, что не было оснований заключить, что какой-то из композиторов удается пианисту больше другого. С первого аккорда си-минорного скерцо Шопена Спасский задал максималистский и полнокровный подход к роялю, отражающий мир открытых эмоций. А далее - при все возрастающей свободе и интенсивности самовыражения - он показал, что нигде не переступает за грань, после которой теряется ясность формы и отмеренность ударной мощи звука. Это слышалось и в "стеклянной" переливчатости высоких трелей, и в органной "содержательности" грохочущих аккордов.
Натура Спасского в ее музыкальном выражении не представляется созерцательной и рефлектирующей. В нем угадывается активное, наступательное отношение к любому, даже трагически печальному, внутреннему состоянию. Но напор и устремленность вперед не поверхностны или занудно однообразны, они имеют свою глубину и очевидно оттенены уязвимой незащищенностью. Именно так воспринимались "остановки" этой программы - медленный эпизод скерцо и посмертный ноктюрн до-диез-минор Шопена, знаменитый ноктюрн # 3 Листа "Грезы любви" и си-минорный музыкальный момент Рахманинова. Суровость Шопена через романтическую экстравагантность "Арабесок" Шумана Спасский соединил с устрашающей гротескностью Листа в первом "Мефисто-вальсе". И затем закономерно последовал Рахманинов с чистыми красками "Маргариток", пламенным трепетом Прелюдии соль-бемоль-минор и просчитанным "обвалом" двух других прелюдий - до-диез-минор и си-бемоль-мажор. И сразу же "на бис" следовал совсем другой Рахманинов с его популярной "Полькой": ее игривую ритмику Спасский трактовал не без куража, заостряя "углы". При всей картинности и эффектности вещей Рахманинова сегодня довольно трудно встретить столь цельную их осмысленность. Чуткое исполнение Спасского намечает движение пианиста в глубь природы фортепианного звука, о чем теперь мало принято задумываться, но что радостно разнообразит сероватую в целом картину нового российского пианизма.
