Московская премьера "Чайки"

ПОСЛЕДНИЕ спектакли Льва Додина - спектакли, которым необходимо зрительское усилие, поскольку режиссерская позиция петербургского мастера относительно публики, вероятно, претерпела существенные изменения. Додин не стремится восхищать, удивлять. Он рискует быть обвиненным в скуке, но только не в бегстве от подлинного. Возможно, наступают такие этапы в судьбе режиссера, когда попытки самоограничения дают новые возможности. Вызывающая статика спектакля "Молли Суини", неспешная подробность нынешней "Чайки" говорят о том, что у Льва Додина угадывается какой-то новый период, поворот, этап равнодушия к зрителю, с одной стороны, и режиссерского самоуглубления - с другой. Словно Додин говорит нам: "Пришли? Терпите меня такого".

Премьера "Чайки" в Москве еще раз убеждает в том, что режиссер сменил точку видения. Подобно Чехову он не сочувствует, не сострадает, а только наблюдает за создаваемой художественной реальностью. Спектакль "Чайка" стал поводом для Додина выяснить отношения с искусством театра. Не разрешить спор Тригорина и Треплева, которые здесь - почти сверстники и по большому счету не представители враждующих партий в искусстве, а соперники по жизни. Додин укрупняет чеховский мир до шекспировского, находя тому подтверждение не в цитатах Барда, не в сюжетных аллюзиях, а в том, что помещает действие пьесы в пространство "Глобуса". Здесь нет закулисной жизни, потому понятие занавеса - условность, без которой можно было бы и обойтись, но ради приличия ее оставили, как у врача - раздеваешься, но все-таки за ширмой. Все все друг о друге знают: Шамраев - об измене Полины Андреевны с Дорном, Аркадина - об измене Тригорина с Ниной. Публика здесь, не подозревая того, - часть театра с ролью, определенной режиссером, - наблюдать за потаенным.

Додин цитирует мизансцену Станиславского, рассаживая обитателей усадьбы Сорина на спектакле Треплева спиной к зрителю. Прием театра в театре у Станиславского был призван усилить реальность происходящего на сцене. Прием театра в театре у Додина призван к другому, к тому, чего Станиславский не любил. Занавес, отделяющий театр от жизни, условен. В спектакле Додина их два: первый - треплевский, похож на белье, вывешенное сушиться, - доморощенный, самодеятельный, который смешно и наивно отделяет "дух от материи". Второй - в финале спектакля выбрасывается неожиданно - из белого легкого клубящегося шелка. Занавес профессионала - рефлексия по поводу той самой границы между жизнью и театром, которая всегда условна, как условно искусство театра. Так режиссер, воспитанный системой Станиславского, освоивший в совершенстве законы психологического театра, на революционной пьесе Чехова признается в том, что сценическое искусство - царство теней, оживающее и существующее в особой реальности.