Михаил Жирмунский Состоявшиеся концерты Владимира Спивакова с РНО, как и предыдущие, отметили очередной шаг музыканта в сферу симфонического дирижирования. Особый интерес заключен и в том, что сам Спиваков, состоявшийся скрипач и дирижер камерного оркестра "Виртуозы Москвы", открывает себя, и его вхождение в новое качество протекает отнюдь не гладко и имеет все черты напряженного поиска.
Глобальное "укрупнение" - состава оркестра, формы интерпретируемых сочинений, дирижерского жеста - происходит постепенно: Спиваков отталкивается от уже наработанной манеры и музыкальных принципов. При этом в струнном "Дивертисменте" Бартока и "Симфонии псалмов" Стравинского ему удалось быть масштабно убедительным. От своего обычного стремления акцентировать внешнюю красоту и даже красивость музыки, он сумел продвинуться к более волевому "извлечению" той же красоты уже из конфликтных ритмов двух сочинений предвоенных 1930-х. Оба композитора в своих произведениях, отталкиваясь от гармоничного прошлого, впитывают "разодранность" современного бытия и пытаются ее преодолеть. В зловещий танец Бартока глубоко въелась галантная "схема" - Спиваков усиленно подчеркивает этот безмятежный аспект "Дивертисмента", хотя в звучании оркестра присутствуют и бартоковские ярко-простонародные или густые тревожные краски.
Стравинский писал симфонию, структурно оппозиционную классическим образцам, взял за основу библейские тексты псалмов царя Давида в латинском переводе святого Иеронима, отрешенное пение католической церкви. И взорвал эту отрешенность тем мощнее, чем строже держался логики полифонического развития. Спиваков своим исполнением будто бы говорил слушателю: когда-то достигнутая и потерянная нашим веком высота чувств остается неизменным идеалом. Столь бесконфликтного, игнорирующего трагизм прочтения "Симфонии псалмов" невозможно было даже представить. Дирижер без усилий противостоял лавине третьей части, несущей торжественное "Аллилуйя" к джазоподобной кульминации. Это вихревое кружение медных с роялями он неожиданно провел размеренно спокойно, сосредоточив зато все внимание на его разрешении в медленном финале с возвышенно-просветленным пением хора. Красоте звучания было уделено особое внимание, что особенно сказалось в диалоге флейты и гобоя в начале второй части и пении Капеллы Валерия Полянского. Спиваков показал, что возможно возвращение Стравинского к мессе, от которой тот, вроде бы, ушел.
В музыке Рахманинова, ставшей центром второго концерта Спивакова с РНО, интерпретатор также заботился о том, чтобы не поддаться волнению и не встревожить публику, но результат вышел менее убедительным. Спиваков выбрал два произведения, разделенные 25 годами исторических потрясений. "Три русские песни" для хора и оркестра написаны в американской эмиграции, а кантата "Весна" - в 1902-м в России. В "Песнях" - боль: тоскливо поет хор, но и мятущийся оркестр звучит словно непреодолимая преграда между прошлым и настоящим. "Весна" на стихи Некрасова прямолинейно драматична, в ней свершается чудо: "идет гудет Зеленый шум" - и герой (баритон Павел Черных) перерождается к прощению и любви. Спиваков избежал всего этого драматизма, предложив ровное, в чем-то меланхоличное исполнение с отмеренной экспрессией, но без того внутреннего волнения, которое долгие годы очевидно владело автором.
Эмоционально впечатляющим был первый номер программы - "Cantus памяти Бриттена" Арво Пярта 1977 года. Дирижер искусно организовал постепенное нарастание звучности в узком "пространстве", где не было контрастных пианиссимо и фортиссимо. И завершил эту "музыку тишины" наполненной паузой с затихающим дребезжанием колокола.
Сильное впечатление произвели молодые французские духовики, приглашенные Спиваковым флейтист Эммануэль Паю и кларнетист Поль Мейер. В музыке флейтового концерта Моцарта (К. 314) трудно выделить что-то особенное для Моцарта, зато игра солиста, эмоционально холодноватая, захватывала совершенством "вокальной" линии, точностью украшений и объемностью в акустическом пространстве зала. Кларнетовый концерт (К. 622), написанный Моцартом за два месяца до смерти, приковывал внимание мистической "тишиной" и аскетичной прямотой мироощущения, в этом исполнении в душу проникал и теплый голос кларнета, и "медоточиво-ласковый" оркестр. В "русскую" программу Спиваков пригласил 24-летнего (и уже широко прославившегося) пианиста Александра Гиндина с до-минорным концертом Шостаковича. Концерт, как показалось, стал у Гиндина несколько мелок, без остроты и контрастов; вызывающий бег наперегонки с солирующей трубой (Владислав Лаврик) напоминал в его исполнении детскую забаву с игрушкой. Идея Концерта была гораздо яснее выражена у Спивакова даже в построении программы, где Россия Шостаковича 1933 года соседствовала с Америкой Рахманинова 1927-го. В начале медленной части оркестр изумительно точно передал ощущение окружающего вакуума, столь характерное для Шостаковича, развивающееся в протест и снова растворяющееся в тихом сосредоточении. Играя на бис, Гиндин блистал виртуозностью в "Кармен" Горовица.
Прошедшие концерты можно счесть этапными в творчестве Спивакова. Прославленный музыкант решился на очередное обновление своего амплуа - и если его недавние симфонические выступления носили все черты эксперимента, то теперь он предстал опытным, оригинально мыслящим маэстро.
