Российское барство на французской ривьере

ВТОРОЙ день работы Каннского фестиваля принес одну неоспоримую радость: оказалось, даже трудно представить, что еще десяток-другой лет назад кино, которое мы ничтоже сумняшеся зовем азиатским, пребывало на задворках мирового кинопроцесса. Кто такой Куросава, знали многие, кто такой Осима, многие догадывались, кто такой Имамура, знали только специалисты. Теперь кажется, что не займи сейчас азиатское кино еще недавно свободную нишу - и тихо пошли бы хиреть Оскары с Каннами.

Первый по-настоящему рабочий день фестиваля начался и закончился фильмами, снятыми по ту сторону Дарданелл и Урала. Утром представил свою картину "Дистанция" 38-летний японец Хироказу Коре-еда, до этого по большей части снимавший документальное кино. "Дистанция" слегка напоминает триллер, однако львиную долю времени герои картины занимаются любимым в последнее время делом героев японского кино - самоедством. Пытаясь раскрутить четырехлетней давности историю массового самоубийства членов религиозной секты, герои выясняют про себя кучу невиданных вещей и таким образом проходят процесс самоидентификации. Как сказал сам режиссер: "Я взял себе за правило никогда не показывать людям того, о чем они помнят. А кто поступает наоборот, способствует атрофированию зрительского воображения". Ну это уж на любителя.

Вторым конкурсным фильмом в этот день стал "Кандагар" иранского классика Мозена Махмалбафа. (Очень хочется призвать тех, кто еще находится в процессе лечения от снобизма, что классики иранского кино существуют.) Художественный язык Махмалбафа, как, впрочем, и всего немногочисленного иранского кино, совершенно особый. О чем бы ни снимали иранские режиссеры, ни с чем не сравнимое переплетение грязной реальности и романтики, страшной действительности и поэтичности, самых земных проблем и их философской наполненности выводит иранское кино на одно из первых мест в мировом кинематографе по узнаваемости художественных приемов и стойкой приверженности им. История канадской журналистки, эмигрантки из Афганистана, приехавшей во время войны с талибами на родину, чтобы попытаться помочь сестре, и в результате попавшей в тюрьму, снята в очень скупой цветовой гамме, немногословно. Короткий рассказ местного врача, который оказывается скрытым американцем с приклеенной бородой, долгие годы живущего в селении и лечащего ничего не подозревающих жителей, выливается в целую поэму о чудных сплетениях жизни. Или вдруг среди неторопливой перебранки местных мужчин-инвалидов с медсестрами Красного Креста (каждый требует себе новые протезы) с вертолета сбрасывают искусственные ноги. Бег инвалидов на костылях - кто успеет, тому достанется, - блестящая сцена, сколь трагичная, столь и смешная. Махмалбаф умеет балансировать на грани, не оставляя в самых страшных сценах место для смеха, а в смешных - для слез.

Между конкурсными лентами была еще японская картина из программы "Особый взгляд" - "Вирус" Киеси Куросава, полный раздумий этакий ужастик о компьютерном вирусе, действующем на людей, с привидениями, нежданными мертвецами и прочими приметами жанра, и таиландский фильм "Слезы Черного Тигра" молодого режиссера Визита Сасанатяня. Визит, надо сказать, получился весьма занятный. Сюжет не стоит выеденного яйца (юноша/девушка любят друг друга, хотят пожениться, но тут его отца зверски убивают, и юноша уходит в банду, чтобы отомстить за отца. В минуту, когда счастье было так возможно, юноша натурально гибнет).

Уже даже название картины навевает воспоминания об имевшем феерический успех оскароносном гонконгском фильме "Крадущийся тигр, притаившийся дракон". И хотя они совершенно разные - и по содержанию, и по эпохам, когда происходит действие, и по степени применения спецэффектов (в "Крадущемся тигре" именно они выводят картину в разряд наиболее заметных работ последнего года, а в "Слезах Черного Тигра" их почти нет вовсе), но чрезвычайно похожи в одном: оба фильма представляют собой театральные постановки, перенесенные на экран. И постановки эти имеют подозрительный отблеск Голливуда. В таиландском варианте, правда, режиссер еще и искренне веселится, иронизируя над всеми мыслимыми штампами кино: и европейского, и восточного. Если, например, в человека попадает пуля, то из дырки в теле кровь хлещет вертикально вверх, а цвет имеет ярко-розовый. Вся обстановочка современного Таиланда (точнее, это 60-е годы), детально продуманная художниками и роскошно воссозданная декораторами, напоминает скорее будуар дешевой проститутки - ярко-розовые дома с ярко-зелеными дверями, вокруг которых бродят дамы в ярко-желтых платьях под руку с мужчинами в ярко-синих рубашках и ярко-оранжевых галстуках. Бандиты картинно хохочут, солдаты достойно хмурят брови, и никому в голову прийти не может, что здесь что-то может быть по-настоящему. Нам сразу говорят: ребята, это сказка, не судите по гамбургскому счету. Детские сказки тем и отличаются от взрослых, что детские следует сочинять так, чтобы в них верили, а взрослые - наоборот.

* * *

День, начавшийся и продолжавшийся так по-восточному хорошо, закончился совершенно по-русски уродливо. Как-то случайно, уже совсем вечером, выяснилось, что Никита Михалков устроил прием по случаю предстоящего Московского кинофестиваля. Кроме выпивки, обещали новую информацию. Поэтому о приеме не были оповещены - вот удивительное совпадение! - именно те издания, которые позволяли себе не всегда с уважительным трепетом отзываться о деятельности Михалкова на посту председателя СК СФ, о "Сибирском цирюльнике", о тяжбе с Киноцентром и т.п. В частности, подняться на борт яхты, где Никита Сергеевич устраивал выпивон с верными журналистами, было отказано неверным корреспондентам "НГ" и "Известий". (Тут следует заметить, что прием был не частный.) Что ж, значит, не зря "НГ" и "Известия", не сговариваясь, дали в свое время г-ну Михалкову определение: барин. Не захотел - не пустил. А нечего барина обижать. Впрочем, в этом году Михалков разлиберальничался - помнится, два года назад вся российская пресса была наказана за критику "Сибирского цирюльника" отказом в приглашении на прием по случаю показа в Каннах означенной картины.