Обратная сторона жизни

МОЖНО было бы сказать, что Ольга Сульчинская - поэт трагической ноты, но это будет несколько поверхностно. Не бывает поэтов нетрагических. Видимо, потому, что смерть - это вообще единственная тема поэзии. Да, чуть не забыл - еще любовь, конечно, Ольга Сульчинская берет вроде бы классические вечные составляющие, но поворачивает их неожиданно: у нее те же любовь и смерть, но это любовь к смерти или драматически конкретная любовь к мертвому. И она с таким напряжением всматривается в непроницаемую черную стену, которая отгораживает и укрывает живое от смертельного холода, что, кажется, начинает что-то сквозь нее прозревать. И это не игровая некрофилия, здесь все слишком серьезно.

Ольга Сульчинская дебютировала два с небольшим года назад подборкой в "Знамени" (# 12, 1998). Но в тех ее стихах было больше обещания поэзии, чем состоявшихся полноценных стихотворений. Были удачные, даже блестящие строки - "осень ходит, как слепая/ Держа ладони впереди" или "я не человек, я только взгляд/ на гравий" (особенно хорош этот "гравий" - такая неосязаемая вещь, как взгляд, вдруг обретает плотность и плоть, отражаясь от мокрого гравия садовой дорожки). Но стихи не всегда выстраивались и рядом с удачами оказались банальности.

Что-то случилось "29.10.99". Это единственная дата встреченная мной в стихах Сульчинской. Стихотворение так и называется "М.Д. 29.10.99" ("Новый мир", # 11, 2000). Так обозначают рубеж.

Тема смерти становится доминирующей. Не собственный близкий или далекий уход, не скоротечность жизни (это тоже есть, но не это главное), но воспоминание сквозь смерть, попытка заглянуть за край.

Лирическая героиня Сульчинской - это человек, который мучительно не совпадает с самим собой. Существует какой-то зазор между нею и ней же. Как будто ей велика собственная форма. Она называет себя "несуразное созданье,/ неудачное творенье". Этот постоянно присутствующий диссонанс делает окружающий мир не слишком непригодным для жизни. Это несовпаденье она многократно подчеркивает, а оно, с ее точки зрения, характеристическое свойство мертвого. "Покойник надевает то,/ Чего при жизни не носил/ Великоватое пальто┘" ("НМ"), и опять - "Но на покойнике одежда/ Надета странно и неловко". Но уже было сказано раньше ("Знамя", # 3, 2001):

Одежда на покойнике - это просто-таки апофеоз нелепости. Зачем у него "на ботинках завязаны шнурки"? Чтобы разглядеть эти шнурки на ботинках, нужно под совершенно особым углом зрения смотреть. Так смотрели на своих покойников египтяне - все ли собрали в дорогу. Но у Сульчинской не тот случай: все собрали, шнурки завязали, но ведь это же совершенно ему не нужно! И вдруг возникает вопрос, а так ли это?

Можно попробовать реконструировать поэтический мир Сульчинской. Мы живем, но мы не до конца живые, наши близкие умирают и уносят с собой часть нашей жизни. Они обживают то, другое пространство, обратную сторону жизни. И это та сторона смерти, что повернута к нам. Это не сама смерть. О смерти мы ничего не умеем сказать. Мы не совпадаем с собой потому, что мы думаем о себе, как о полном жизни целом. А это не так. Мы не то что стремимся к смерти, мы уже отчасти мертвы. А значит, "кровь легко превратить в вино так и наоборот". Нам надо учиться жить с нашими мертвыми. Которые тоже немного живые. Вот на этом перекрестке жизни и смерти и существуют стихи Ольги Сульчинской. "Мертвые так прекрасны и так щедры./ Мертвые нам приносят свои дары". Сульчинская дважды в разных стихах возвращается к образу Эвридики. Этот миф - тот самый переход, когда непроницаемая стена истончается до такой степени, что кажется проходима в обе стороны, не только туда, но и обратно.

Это еще одна попытка вынырнуть из небытия. Героиня - брошенная в Аид Эвридика. А ее Орфей жив, он по другую сторону. Жизнь и смерть в стихах Сульчинской все время меняются местами. И у нее это не философская концепция, не теоретизирование. Конкретные, отчетливо видимые и переживаемые события разворачивают перед нами очень личную трагедию одного зыбкого человеческого существования.

Главная тема стихов Сульчинской отчаянно рискованная. Слишком легко сорваться на мелодраматическое заламывание рук, на стилистику незамысловатой страшилки. Поэта страхует от этого несомненная языковая культура и аккуратная, точная работа со словом. Это ненадежная страховка. Где-то совсем близко danse de Macabre - пляска Смерти. Но это, наверное, тот случай, когда не поэт выбирает тему, а она сама его накрывает с головой. И тогда поэзия становится единственным средством для структурирования хаоса, для противостояния небытию.

В стихах Сульчинской не все ровно и равнозначно. Мне в них не хватает какой-то последней откровенности, какого-то крайнего отчаяния от самого себя, когда поэт напрочь забывает о том, как он выглядит, а занят только конечными причинами вещей. Сульчинская все-таки нет-нет да бросит взгляд в зеркало, которое ведь всегда стоит перед нами и забыть о котором куда сложнее, чем навсегда в него засмотреться.

Но у Сульчинской есть что сказать, в ее стихах есть необходимый гул высокого напряжения. Будем слушать дальше.